ВОО Росохотрыболовсоюзъ

Уууууууу.Отберите от меня всех лаек. Завожу шит цу.

_________________
А характер-то у меня - замечательный!
Это просто у них всех нервы какие-то слабые.
. Я девушка милая, добрая, всем всё прощаю...До тех пор пока не придумаю как отомстить!

Нет Надюшик от лаечек ты просто так не отделаешься заведя один раз. с этой породой ты будешь навсегда вместе

_________________
"veritas vas liberabit"

Как то обрастаю ими потихоньку, две не путевых и один маленький.(без имени) с путевостью будучуть позже разбираться.

_________________
А характер-то у меня - замечательный!
Это просто у них всех нервы какие-то слабые.
. Я девушка милая, добрая, всем всё прощаю...До тех пор пока не придумаю как отомстить!

Рождение соболятницы
Собаки, они как люди – у каждой характер свой.
Шпана — дебошир и забияка, которого все мы в своей жизни встречаем, в первых классах школы особенно, пока родители и учителя в смирительную рубашку его не поместят. Надев её на его непосредственность своими нотациями и неудом по поведению, навсегда, быть может, убив в нём зарождавшуюся личность.
Забияки, они без повода ни одну бузу не затеют, для них главное справедливость. Им порядок нужен такой, каким он им видятся, а не таким, как принято. Отсюда и гавканье, которое многим не по нутру, и тумаки. Но добра в той душе куда больше, чем откровенного зла. Да и Шпана не человек — они его перевоспитать даже не пытались.
Вулкан из тех, которых с одного взгляда чувствуешь, что этого лучше не трогать — пусть он сам по себе живёт. Таких людей среди людей не любят, хотя и видят, что он крепкий хозяин и любую работу сделает на совесть, какую ему не поручи. Перед таким, если при власти он, некоторые заискивают, но ждут, когда он должность потеряет, чтобы плюнуть вслед. Но на это ему самому наплевать – он себе цену знает. Лишь душевное тепло в них отсутствует, но не просят и они его для себя, для них только работа в счёт, а все эмоции и сантименты – побоку.
Умка – сама непосредственность. Её душа для всех нараспашку. За всё хватается, но тяжелых дел никак не может доделать до конца — всегда её что-то отвлечёт, как, впрочем, и многих женщин. Но для всех она своя, и все её любят. Да и сама она во всех души не чает. А азарта в ней хоть отбавляй, иногда, правда, бестолкового.
Вот Загря был парнем правильным. Таким, на которого можно во всём положиться. Из преданности, надёжности, послушания и доброты к людям состоящий. Охота для него всю жизнь была главным делом — тем, к чему он был готов всегда. А ума в голове, казалось, побольше было, чем у некоторых двуногих индивидуумов.

· · ·

Сергей Лайку отцу на день рождения подарил, послав самолётом щенка от рабочей собаки. И увидел её, когда она была уже взрослой, окончательно познакомившись с ней только в аэропорту, когда они ждали вертолёт, чтобы лететь на промысловый сезон.
Лайка выросла похожей на свою мать — не очень высока была в холке, тело имела слегка вытянутое, хвост кольцом и, может быть, чуть тонковатые ноги. Её по-женски небольшие, немного удлиненные лапки были собраны в тугой комок, и всё обличье говорило о том, что перед тобой сука, то есть собака женского рода, и кобелём она никак быть не может.
Окрас Лайки был чёрно-белым, более типичным для русско-европейских лаек, чем более разномастный окрас восточников, которые обличьем своим и могучестью на лаек бывают вовсе не похожи. Из белого на ней была только яркая на фоне общей черноты манишка; зайчиком играл кончик хвоста, и как будто специально надетые белоснежные носочки на лапах, передняя левая из которых имела ещё и небольшое рыжее пятно. На её узкой по-лисьи мордочке, как раз над глазами, просвечивались два небольших светло-желтых пятна, говорящих, по поверью старых сибирских промысловиков, о её «двоечутости», что являлось исключительно добрым признаком хорошей рабочей собаки.
Всем своим обличьем и характером она была похожа на школьную отличницу, у которой и в портфеле, и в тетрадках всегда был неизменный порядок, форма чиста и тщательно выглажена, уроки сделаны, и у которой было стыдно попросить списать домашнее заданье. Она вызывала лишь уважение, а не насмешки и откровенное отторжение класса, в силу того, что являлась иногда его единственной совестью.
Столь странная, может быть, кличка Лайки произошла от названия речки, в системе которой расположены их угодья, но первый слог – «ка» — быстро исчез.

Два сезона она уже отохотилась и вышла из тайги живой благодаря тому только, что была сыновьим подарком.
— Шкуру, однако, привезём, — лаская её рукой за ухом, не очень серьёзно и спокойно произносит сидящий на поддоне с их грузом Петрович в тот момент, когда собака, млея от счастья, вся вжимается ухом в его колено, на которое поставила свои передние лапы. При этом её светло-карий умный с грустинкою взгляд, весь наполненный любовью, останавливается то на глазах Сергея, то Петровича.
— Она у нас только белочков лает, а соболишков совсем признавать не хотит, — продолжает отец, и Сергей понимает, что это вовсе не шутка, и ему тяжело и жалко распрощаться с собакой, которую он растил со щенячьего возраста, на которую возлагал надежды. Но жизнь не даёт выбора ни собаке, ни им. Такова непреложная данность тайги и даже её закон, где ради любви никто собаку кормить не будет, и ей придётся сказать: «Прости!».
— Ты будешь, дурочка, соболишков искать? Будешь?
Теперь он несильно стучит костяшками пальцев по голове собаки, а та в ответ неустанно машет хвостом и блаженно щурит свои глаза.
Они долго сидят молча, думая о дальнейшей судьбе собаки и той участи, которая, скорее всего, ждёт её в тайге. Хорошо понимая, что лайка-сучка, не начавшая работать на второй год, скорее всего, работать не начнёт никогда. Такой застой можно было ещё простить кобелю, хотя и его они бы так долго не держали.

Начало сезона проходит в безостановочной работе с главным для тебя словом «надо», которое даже некогда произнести вслух. Надо перетаскать все вещи от далёкой вертолётной площадки до зимовья. Успеть наловить рыбы до ледостава. Заготовить на зиму дров. Настрелять на еду и на наживку рябчиков, пока ещё, в бесснежье, они идут на пищик. И ещё десяток разных «Надо!»
Предзимье исчезает быстро, и вскоре его звенящее в ожидании зимы затишье со стылыми морозными ночами и хрустящим инеем на мёрзлой траве по утрам, с невидимыми от прозрачности заберегами по курьям и плёсам реки сменяется сначала лёгкой крупой, а затем основательным снегом. Начинает снежить и морозить, еженощно выпадает пороша, обнажая следы зверей, и зима капитально вступает в свои права.
Время пришло — охота началась.

В тот год с её началом снег повалил такой, что они уже через неделю встали на лыжи, и казалось, что соболей не добудут вообще. В ловушки те пока не шли, а Шпана нашел всего пару. Но вот погода повернула на лад, и тут загуляла Лайка. Ещё с чернотропа она старательно носилась по тайге, выискивала и облаивала белок своим тонким, далеко слышимым фальцетом. Полаять соболей она Шпане, как всегда, помогала, но на следы внимание обращать категорически не желала.
С течкой Лайки для Шпаны началась охота другая. Теперь он носился позади неё, помогал облаивать белок, а если и пытался бежать за соболем, то скоро возвращался, понимая, что для его подруги они неинтересны. А все попытки охотников заставить собак идти по собольим следам ни к чему не приводили.

В базовое зимовьё с обхода они вернулись в грустном настроении. Собачья любовь должна была продолжаться ещё неделю, но за это время могло навалить столько снегу, что охота с собаками обещала закончиться, так и не начавшись. Предстояло принять решение, и сложившаяся ситуация, казалось, выбора не оставляла.
— Но она же их лает, когда Шпана находит, — говорит Петрович. — Да ещё как лает!
Но Сергей и сам знает, что она их лает, и знает, почему отец ему об этом говорит. Он не может принять решения, и приговор должен вынести сын.
— Она ведь белок не только на слух и верхним чутьём берёт, но и следы и деревья нюхтит! – вновь рассуждает отец, вынуждая Сергея дать ответ, но тот долго молчит, обдумывая тот последний шанс, который завтра собирается предоставить Лайке.
— Надежда умирает последней,— после продолжительного молчания, спокойно отвечает отцу. — Завтра! Примем решение завтра.
— И что ты надумал?
— Завтра я в наглую поставлю её на след, — говорит он ему, но тот скептически морщится и, глядя сыну прямо в глаза, отвечает:
— Ну, попробуй, попробуй! Только, думаю, толку не будет! День потеряем.

Завтра рождалось морозным, солнечным и безоблачно тихим.
Утром, сразу после кормёжки, пока собаки суетно дожидались выхода на охоту, Сергей привязал Лайку на коротком поводке к ближайшему дереву, а сам пошел собираться. Перемолвившись несколькими фразами с остающимся на днёвку отцом, собрался, бросил в котомку только котелок с обедом и топор, и скоро уже был на лыжах, с ружьём и котомкой за спиной и собакой на поводке.
Лайка, не привыкшая ходить на привязи, то, задыхаясь, тянула его по лыжне со страшной силой, то сходила с неё и останавливалась, пытаясь поймать своим полным волнения взглядом человечьи глаза, не в силах понять, что происходит. Но хозяин лишь покрикивал на неё и безостановочно гнал вперёд. Обезумевший от любви Шпана, не страшась таяка, ежеминутно пытался воткнуть свой нос под хвост подруги, и приходилось кричать на него и топтать его лыжами, тот при этом отскакивал на метр и бежал сбоку, рыча и бросая на Сергея полные ненависти взгляды.

След ночника попался километра через полтора, и Сергей повернул по нему, крикнув Шпане заветное: «Вот он! Вот он! Вот он!». Отчего в глазах кобеля безумие любви сменилось, как всегда, суетным азартом, и он будто бы безудержно бросился по следу, но вернулся очень быстро, потому что страсть любви переборола страсть добычи.
А Лайка по следу идти и не собиралась, постоянно сбиваясь в сторону. Но Сергей, как заправский каюр, направлял её по следу таяком, несильно поколачивая то с одной, то с другой стороны. Каждый раз, когда она пыталась обойти какой-либо куст, под который подныривал соболь, он вновь устремлял её точно по следу, срубая ветки одним или несколькими ударами топора, освобождая себе дорогу.
Что от неё требуется, она поняла довольно скоро, и потянула охотника за собой. Позади оставались чистины, мелколесники, кустарники и снова чистины, — соболь шел по широкой дуге, и через час они врубились в бурелом, фотографии и рисунки которого пестрят в учебниках и книжках, олицетворяя собой настоящую непроходимую тайгу.
Здесь висели, стояли и лежали огромные и не очень деревья. Упавшие недавно и рухнувшие много лет назад, покрытые толстым слоем мха. Вертикально торчали моховые щиты свежих и растопыренные гигантские пальцы старых корней, обнажив интимно скрывающиеся под тонким плодородным слоем светлые суглинки, плитняки и щебень земной мантии. И всё это густо поросло разновозрастными пихточками, ёлочками, кедрушками, пихтовым стлаником и разными кустами.
Идти по этому бурелому с собакой на привязи было невозможно, и Сергей было подумывал её отпустить, но его выручил Шпана, который, казалось, стал понимать, чего хозяин добивается. Самостоятельно по следу до самого бурелома он так и не пошел, а всю дорогу болтался сбоку Лайки.
Его непонятные взвизги и гавки сначала смутили охотника, и он подумал, что тот соболя уже отыскал, но, хорошо зная, как он ведёт себя при нахождении около их убежищ, понял, что он просто зовёт Сергея за собой. Он уже нашел выходной след соболя из этого бурелома, а теперь требует, чтобы они с Лайкой к нему пришли!
Сергею пришлось снять лыжи, и они перебрались к нему, не единожды при этом пересекая нарыск соболюшки, который здесь всё основательно избегал. Лайка каждый раз утыкалась мордой в соболий след, но Сергей всё оттаскивал её и тащил к Шпане. Тот сидел прямо на выходном следе, задирал вверх голову и вопил почём зря, всем своим видом выражая нетерпение, но по следу один идти не собирался.
Едва дождавшись, пока хозяин наденет лыжи, собаки вместе рванули вперёд. Лайка, задыхаясь от верёвки, тащила его точно по следу, а Шпана страховал её сбоку. Такое поведение опытного кобеля для сознания Сергея было за рамками простых инстинктов и удивляло и веселило не меньше, чем если бы он услышал, как тот с ним заговорил!
Через четверть часа они подлетели к широкой полосе гари, в которую соболь и ушел. Стоячих деревьев, кроме отдельных огромных лиственниц и редких сосен, на ней не наблюдалось, а все деревья, когда-то росшие здесь, засохли на корню и упали, закрестив своими стволами всё обозримое пространство. Такие беды несёт тайге простой низовой пожар, лишь потому, что ели, пихты и кедры имеют корни, горизонтально стелющиеся по земле, а корни лиственниц и сосен уходят вглубь её и способны такие пожары переживать неоднократно.
Сдерживать охваченную азартом преследования Лайку Сергей больше не стал, и отцепил её. Шпана нетерпеливо дождался этого момента, и они вместе замелькали среди стволов лежачих деревьев.
Собаки взревели ещё до того, как Сергей прошел, обходя завал по чистому сотню метров, и то, что собаки ошалело заметались у корча в глубине гари, увидел сразу. А в том, что соболь именно там, уже не сомневался.
Подойдя зелёным лесочком как можно ближе к собакам, Сергей снял с себя лыжи с котомкой, а с ружьём и топором полез к ним, то подныривая под высокие, то перелезая через низкие, упавшие лесины.
То, что соболь в валежене, он убедился сразу, отогнав собак и сунув в дупло срубленный на ходу хлыстик. Соболюшка фыркал, урчал и кусал его конец. Выгнать его оттуда можно было, лишь прорубив ещё одну дырку в конце дупла, к чему не мешкая охотник и приступил. Соболь несколько раз быстро высовывал в прорубленную дырку головку, но выстрелить по ней возможности не давал, а ещё больше мешали это сделать не умолкающие ни на секунду собаки. Ни петельки, ни крючка, ни дымовушки в карманах у Сергея не оказалось и, поскольку всё это было в котомке, сразу направился туда, предварительно растащив собак по разным отверстиям. Но, не успев пройти и нескольких шагов, вдруг услышал сменивший визги и писки яростный лай и, оглянувшись, увидел стремительно взбирающегося по ближайшему листвяку соболюшку.
Щёлкнуть его пулькой по голове труда не составило, и вскоре он держал в руках первого Лайкиного соболя, и отдал его собаке, чтобы она им потешилась, удерживая при этом Шпану. Но Лайка, ещё волнуясь, лишь аккуратно прикусила зверька и, слизнув кровь на головке, смиренно подошла к хозяину.
Он сидел на валежине и ласкал, почёсывая за ушами, обеих собак, которые с разных сторон, положив свои передние лапы ему на колени, головами вжимались в него. Рядом лежал соболь, на которого они не обращали внимания, и все они были счастливы оттого, что непоправимого не случилось. Этого не случилось!
Пока он добирался до своей котомки и лыж, там уже стояли, склещившись, его собаки.

К зимовью они возвращались по речке, чтобы не идти по пройденному месту. Петрович ждал сына у избушки и еще издали спросил, как он сходил. Но Сергей, напустив на себя нарочитую серьёзность, подходит молча, снимает лыжи, втыкает их в снег, не спеша стягивает с себя котомку и ружьё, вешает его на стену зимовья, краем глаза примечая, что отец не сводит с него глаз.
— Ну, чё молчишь-то? Скажи хоть чё-нибудь! – ещё раз напряженно задаёт Петрович свой вопрос, но сын, не говоря ни слова, расстёгивает побольше ворот своей куртки, незаметно для отца достаёт из-за пазухи соболя и неожиданно, но несильно, чтобы тот успел приготовиться, из-под низу кидает его прямо в руки. Отец успевает соболя поймать, а Сергей, потрясая над головой кулаками, что есть мочи кричит на всю тайгу, пугая своим ором вновь склещившихся собак:
— Ро-ди-лась! Ро-ди-лась со-бо-лят-ница!
Отец внимательно смотрит сначала на него, а потом на соболюшку, лукаво щурится и, посмеиваясь, произносит:
— Ну, молодец, раз так! Чё скажешь? Ну и к добру!
Но, чуть задумавшись, добавляет:
— А чё соболишка-то такой бусый? Почернее-то там не нашлось, чё ли?

Родилась соболятница, их «беда и выручка», которая, встав на след, бросить его была не в состоянии. Она являлась той работницей, за которой надо было постоянно следить. И не потому, что она работала плохо, а потому, что работала слишком хорошо. Единственным её недостатком было то, что она могла, идя за соболем, сколоться на видимую белку. Что, впрочем, случалось редко.
На охоте с собаками случаются странные моменты, когда они не желают идти по какому-то даже совершенно свежему следу. Со временем ты перестаёшь этому удивляться, понимая, что значит: «Этот соболь не наш!». Но Лайка шла за любым.
Они выдёргивали её за хвост, почти задохнувшуюся, из собольих «запусков»; дожидались, прислушиваясь, — не пришла ли? — ночами; находили охрипшей на соболе к вечеру следующего дня; возвращались за ней обратно к зимовьям, из которых уходили вчера, и постоянно стремились подрезать её след, если она не приходила отметиться.
Вся её натура старательной собаки доставляла им немало хлопот ещё два года, кроме того сезона, когда она всё же их покинула.

Лайка заболела. У неё, как часто бывает у сук, рано лишившихся щенков, возникла опухоль в паховой области, переродившаяся в рак. Следующий сезон она ещё отработала, имея в промежности вывалившийся белёсо-розово-пятнистый, состоящий из плотных шаров, исходящий сукровицей курдюк. И казалось, что он ей нисколько не мешал, хотя основательно изодрался об ветки. Но это, скорее всего, было только видимостью, потому что каждую свободную минуту она ложилась на снег и начинала его тщательно вылизывать. Попытки обратиться к ветеринарам и хирургам в посёлке заканчивались единственным предложением: «Собаку усыпить!».
Перед отлётом на её последний сезон все, кто был в аэропорту, смотрели на них с Лайкой либо с сочувствием, либо как на последних стяжателей, либо как на идиотов. Но для них это была не та собака, которую можно было запросто лишить жизни. И ни в коей мере не возникало желания ради наживы до последней возможности эксплуатировать смертельно больное животное. Теперь, кроме Шпаны, с ними было ещё два кобеля, идущих на промысел по второму году и мастерски работающих всё – от белки до медведя и сохатого.
Они вновь сидели на поддоне со своим бутаром, вновь ласкали, как и два года назад, Лайку, и снова думали о её судьбе. Помочь ей могли только они. Только они могли дать ей ещё один шанс.

Операцию Сергей делал сам, тщательно к ней подготовившись, а отец ему ассистировал. Она происходила днём, прямо у зимовья, на прибитых к высокому пню лодочкой досках, чтобы собаке было удобно лежать, а им стоять у стола.
Он вырезал ей весь курдюк, пораженный метастазами, уходящими внутрь живота, который теперь уже свисал до самых колен. Удалось аккуратно обойти все сосуды до скальпельной остроты наточенным и продезинфицированным над огнём и спиртом ножом. Вся операция длилась больше часа и шла без анестезии — «по живому», поскольку им нечем было Лайку ни проколоть, ни усыпить. За всё это время она ни разу ни дёрнулась и даже не всхлипнула, а лежала так, как они её сразу положили, удерживаемая Петровичем. И только слёзы текли из её глаз.

Она вновь неутомимо искала соболей и белок, бегала на полайки кобелей, ластилась к хозяевам, и в ней ни на йоту не убыло жизнелюбия, азарта и трудоспособности, и только глаза налились непроходящей болью и тоской. От беспрестанной работы, цепляясь за кусты, она пару раз распускала нитки брюшного шва, и они, подшивая их, видели, что их хирургическое вмешательство избавило её лишь от неудобств, но не от самой болезни.
· · ·

За час до отлёта в город Сергей подошел к собачьему вольеру. Лайка протянула ему через решетку свои комочки лап, за которые он ухватился, долго и неотрывно смотрела в глаза и вдруг зевнула коротким зевком, махнув по воздуху розовым лоскутком язычка, и, закрывая рот, улыбнулась Сергею. Вся тоска её глаз вмиг исчезла, и они брызнули тёплыми лучами любви и доброты, кои ты можешь увидеть лишь у людей, которые тебя понимают.
Он улетал, увозя с собой «скорохвата» Вулкана и Лайкиного со Шпаной сына, будущего профессора Загрю. Но сама Лайка в их памяти осталась вот такой — скромной отличницей, готовой в любую минуту встать, спасая авторитет своего класса, да и самого учителя тоже, выйти к доске без приглашения и ответить урок, которого сегодня не знает ни один ученик.

_________________
"veritas vas liberabit"

Сороковой - роковой
Ох, кое-как до избушки дотащился, все кости ломит, будто дубиной отхлестали. Раньше такого не помню. Весь день, бывало, гоняешь, вечером возле избы развалишься на снегу и спишь. А теперь мерзнуть стал, вторую осень под нары прошусь. Здесь, конечно, уютнее - тепло, и хозяин с тобой разговаривает. А усталость все равно не проходит...» - таковы были думы старого охотничьего пса Барса, лежавшего под нарами и краем глаза следившего за хозяином. Белой масти, широкогрудый, с мощными лапами, он выглядел еще вполне крепкой рабочей лайкой, хотя ему шла уже пятнадцатая осень. Только присмотревшись к его потемневшей морде, на которой виднелось множество шрамов и рубцов, можно было понять, что пес прожил долгую охотничью жизнь. Следы звериных зубов и когтей были оставлены не только на ушах и морде, но и на всем теле Барса. Больше всего ему доставалось, конечно, от соболей, поскольку их было добыто на его веку более трех сотен, а примерно от каждого десятого собаке перепадало. Доставалось и от собратьев кобелей во время драк за суку или на охоте. Были и более солидные следы укусов рыси и медведей - всякое с ним бывало. Мудрость и опытность отражались в спокойном, внимательном взгляде его темно-карих глаз. Ведь не каждая рабочая лайка доживает до столь солидного возраста.
«Раньше и лапы так не болели, - продолжал размышлять Барс, - а теперь ноют, подушечки горят, словно кипятком ошпарили. Посиди-ка во дворе год на привязи, а потом сразу в тайгу. Лапы-то мягкие, не набитые, первые дни шибко тяжело. Ну, ничего, через неделю буду бегать как молодой, хотя места здесь, в Саянах, тяжелые. Сплошные косогоры, увалы, скальники, каменные россыпи по километру длиной, на них валуны с эту избушку. На дерево редко соболя загонишь, уходит, окаянный, под валуны или в корни, а они толщиной чуть ли не со ствол. Дымит, дымит хозяин, ворочает каменюки вагой, костры палит, а толку мало. Тяжело в этих горах охотничать. А сколько раз приходилось у костра ночевать? Мне-то переспать на снегу легко, зато хозяину достается. Откроешь ночью глаза, вроде уже и выспался, а он все сидит, курит, кочегарит костер, да пьет чай кружку за кружкой... Я люблю ночевать у костра, только вот кормежки мало, одни передки от беличьих тушек-куряжек, а задки хозяин сам съедает. Зато, когда в избушку придем, тут уж наешься досыта. Но только вечером, а утром и сухаря не перепадет, чтобы легче мне с пустым брюхом бегалось.
Неудачный день был сегодня, гонялись за двумя соболями, ни одного не взяли. Снега мало, по чернотропу глаза не работают, чутье у меня собачье, но я же не овчарка, чтобы выслеживать по голой земле. Первого-то может и распутал бы, да помешала Ласка. Сама не соображает ничего, а лезет вперед, носится, хвостом мельтешит, запутала все и ускакала. Хоть и дочка она мне, а толку с нее пока нет никакого.
Второго выследил на лежке, залаял; у соболя гнездо было в корнях. Хозяин пришел только через полчаса, походил вокруг и давай стрелять по кедрине. Я обрадовался, начал на дерево гавкать, оказалось - себе же на шею. Отматерил меня хозяин, обозвал старым пустолаем. И ушел я от кедра как оплеванный. За что он меня обидел, когда сам не разобрался?»
Между тем, хозяин в это время копошился у печки и что-то бормотал, обращаясь к своей старой собаке:
- Верю, верю, Барсик, что ты устал, я и сам едва на ногах стою. Но ты-то лежишь, а мне еще сколько дел надо переделать.
Охотник был среднего роста, худощавый, с густой окладистой бородой темно-русого цвета. Движения его были быстры и уверенны, он все делал непринужденно, почти автоматически. Не раздеваясь, сразу же затопил железную печку, поставил на нее чайник и кастрюльку с глухариным супом. Потом взял ведро, вышел на улицу и разжег костер, дрова для которого были приготовлены заранее. Пока костер разгорался, сходил за водой, одно ведро занес в избу, второе повесил на таган - варить собакам. Только после этого вошел в уже согревшуюся избушку и стал раздеваться, сразу вешая одежду на свои места для просушки, так что все стены оказались увешаны «шмотками». Переодевшись в сухое, охотник сел ужинать, точнее - перекусить старым варевом до настоящего ужина. Тем временем закипела вода в собачьем ведерке на костре. Хозяин засыпал туда крупы, поставил варить себе новый суп и чай, после чего сел на чурбан и с удовольствием свернул махорочную цигарку.
Пока остывала собачья еда, охотник ободрал и обезжирил пять добытых за день белок. По здешней тайге это был бы неплохой результат, если б добавить к ним еще хоть одного соболишку. Тайга на Буйбе высокая и густая, хоть кедры, хоть пихты - за тридцать метров ростом.
- Зря ты у меня, Барсик, белку не лаешь, все-таки и копейка, и мясо. Сейчас накормлю вас, да и на покой пора.
Хозяин разлил в долбленые из кедра корытца литра по три жидкой каши, сам сел за стол, и все с аппетитом поужинали. Ласка сразу же забралась под нары, растянулась во всю длину, вытянув ноги, и мгновенно уснула, тихо поскуливая и дергая во сне лапами. Охотник в это время собирал котомку на завтрашний день. Он положил под спину безрукавку на случай ночлега в тайге, топор в чехле, мешочек с котелком и продуктами. Лишь после этого стал укладываться на ночлег.
- А ты что, Барсик, не спишь? Отдыхай, друг, смотри как дочке-то сладко спится, вот что значит молодая и здоровая. А когда-нибудь и она также будет пялить глазищи, вспоминать молодость. Все старики одинаковы, что у нас, что у собак... Так что, давай-ка спать, время уходит.
Постепенно сон сморил Барса. Ему приснилось, как они с Лаской гнали соболя по свежему следу. Зверек не успел прыгнуть на дерево и затаился в норе. Собаки вместе копали землю, соболь был уже близко, но тут прибежал хозяин и громко щелкнул затвором. Барсик вздрогнул и проснулся. Оказалось, это хозяин брякнул дверцей, растапливая печку.
Было полпятого, до намеченного выхода оставалось полчаса. Охотник быстро подогрел завтрак, поел и стал одеваться. Перед уходом он опять присел на чурку и закурил. Собаки мирно лежали под нарами. Они не имели права ходить по зимовью, шариться в углах и вообще вылезать из-под нар. Эти правила они выполняли беспрекословно, зная, что хозяин, хоть и любит своих помощников, но в обращении с ними строг.
- Ну, ладно, управились, кормить вас утром не буду, надо двигаться, чтобы к рассвету выйти на гриву. Эй, друзья, кончай ночевать! Кеч!
Собаки разом выскочили на улицу. На дворе стояла темная зимняя ночь. Перед самым выходом охотник налил в карбидную лампу теплой воды, зажег горелку, на переднюю часть которой была привязана половина консервной банки из-под сгущенного молока, отражавшая свет вперед и вниз. Лампа пристегивалась на пояс, освобождая руки. Охотник считал, что карбидка для тайги удобнее, чем керосиновая лампа, она может служить также и фонарем. Поэтому вместо керосина или солярки он брал карбид.
Подъем на гриву был крутой и длинный. Продвигались медленно, обходя колоды и густой кустарник. По такому крутяку нужно было идти примерно два часа, дальше место было ровнее и более пологое. - Ну, Барс, в семь часов погасим фонарь, в котомку его бросим, а потом через час и стрелять можно. До рассвета ты всегда сзади плетешься, правильно, береги силы. Это Ласка по молодости шарится где-то вокруг, ищет, наверное, кому еще в такое время не спится...
«Ласке-то что, она молодая, сама не знает, чего шарится... Я и сам такой был. Ничего, через пару осеней собакой станет, не хуже меня», -мысленно откликнулся старый кобель.
- Ты, Барс, прав, - ответил ему про себя охотник. - Хоть и говорят, что «сила есть - ума не надо», но это не так. Без смекалки и опыта всю силу зря растратишь. Посмотри-ка на Ласку - язык повесила, снег хватает, а мы-то с тобой еще и не разогрелись на подъеме...
Уже рассветало, когда забрались на гриву. Здесь охотник остановился, потушил фонарь, убрал его в котомку и уселся перекурить. Собаки легли рядом, стали вылизываться, обгрызать налипший на лапы снег.
Далее путь лежал вверх по кедровой гриве. Было уже полдесятого, когда хозяин, обернувшись, убедился, что его собаки за ним не идут. Он сел на валежину, закурил и стал прислушиваться. Таежную тишину нарушали только неугомонные кедровки.
«Барсик зря не бегает, - рассуждал про себя охотник, - видать, зачуял кого-то, раз в сторону подался. Надо идти проверять».
Докурив самокрутку, он встал и пошел назад своим следом. Метров через двести собачьи следы резко свернули вниз по склону. Обе собаки кинулись галопом, хотя соболиных следов вокруг не было видно. Однако, пройдя немного вниз, охотник обнаружил свежий соболиный следок. «Вот это уже лучше, - подумал промысловик, - видать горячий след, если собаки так бросились. Теперь торопиться некуда, подожду здесь, наверху, чтобы лучше слушать».
Он присел под развесистым кедром на сухую хвою и опять закурил. Но не успел затянуться, как отчетливо услышал торопливый азартный лай. Собаки лаяли вместе: Барсик басил изредка, зато Ласка заливалась на высоких нотах и подвизгивала.
- Молодцы, ребята, - сказал охотник, - быстро загнали. Раз Ласка визжит, значит, заворчал на нее соболишко на дереве или в корнях. Ну, теперь он никуда не денется, потешьтесь для азарта, пока докурю.
Молча улыбаясь удаче и похваливая в уме своих собак, охотник быстро спустился вниз, но вскоре его радость угасла. Он увидел на склоне гранитный монолит величиной с двухэтажный дом. Ласка лежала у единственного заметного отверстия под скалой и визжала, засовывая туда морду. Барсик же стоял рядом и размеренно басил. От дружного лая звенело в ушах.
Охотник снял рюкзак, достал топор, и, поставив тозовку ближе к скале, начал осматривать соболий лаз. Барс придвинулся, Ласка ревниво охраняла «своего» соболя, которого еще предстояло добыть.
- Может, и меня не пустишь, шустряга? Ну-ка, посторонись!
Но Ласка не хотела уступать, вся прижалась к земле, а сунувшегося было Барса даже укусила за шею.
- Ладно, карауль, пока я не обойду каменюку, - одобрил ее хозяин, -соболь-то ворчит, я слышал, вот почему тебя не оттащишь. Может быть там тупик? Пошли, Барсик, проверим...
Тщательный осмотр каменной глыбы ничего не дал. Соболиный след шел в единственное отверстие, которое стерегла Ласка. Срезав длинный рябиновый прут, охотник силой оттащил собаку прочь. Прут прошел метра два, упершись в стенку, а соболь сразу перестал ворчать. Это означало, что зверек ушел по изогнутому ходу далее под скалу. Собаки замолчали. Ласка, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, старательно слушала.
- Плохо, ребята-демократы, эдак мы останемся на бобах, - пробурчал охотник, вытаскивая прут. Ласка заняла прежнюю позицию, но уже не лаяла; умолк и спасшийся от преследования соболь, только Барс изредка подавал голос с какой-то безнадежностью и горькой обидой.
Охотник наломал сухих нижних веточек от ближнего кедра, развел костер, сел на валежину и закурил. Когда костер разгорелся, он стал усердно махать пихтовыми лапами, загоняя густой дым под скалу. Ласка фыркнула и отошла в сторону, Барсик улегся возле огня.
Коптили около двух часов подряд, но без всякого результата. Охотник плюнул с досады, быстро собрался и пошел прочь, окликнув собак. Они еще какое-то время покрутились возле скалы, но вскоре побежали догонять хозяина. Настроение у всех троих было скверное, а тут еще начался обильный сырой снегопад. Небо заволокло тучами, день стал похож на вечер, вскоре снег повалил густыми хлопьями, так что ничего не было видно вокруг. У облепленного снегом охотника вскоре промокли колени, отяжелела куртка, вот-вот должны были намокнуть плечи и спина, каждый кустик и ветка осыпали его снежными пластами, на одежде они превращались в слякоть и холодную воду, которая просачивалась к телу. Мутная пелена окутала всю округу. Через час снег перестал так же неожиданно и быстро, как начался, зато поднялся холодный ветер, и видимость опять резко ухудшилась. Невозможно было различить водораздельный хребет между Амбуком и Черным Танзыбеем, представлявшим собой каменную гряду, поросшую кривыми невысокими кедрами.
Собаки во время снегопада плелись сзади, но теперь они ушли вперед, их следы появлялись то справа, то слева. Выше к перевалу лес стал редеть, и охотник разглядел рыскающих собак. Они разом забеспокоились, забегали кругами. Было видно, что Барс распутывает след, а Ласка только мешает ему. Соболий наброд оказался слегка припорошенным.
- Полчаса назад прошел, - определил охотник, дуя в сдвоенные соболиные следы. - Пусть собаки распутывают, покурить надо, передохнуть.
Собаки исчезли. Солнце опять скрылось в тучи, вновь, как это часто бывает в горах, начался густой снегопад. К тому же здесь, на высоте, не утихал холодный ветер. Намокшая одежда вскоре стала греметь как железная, морозец проникал к телу. Еще недавно зеленая тайга превратилась в заснеженный сказочный лес, где даже каждая малая ветка держала на себе снежный груз.
Соболий след вел собак по колоднику, потом через длинную каменистую россыпь перевалил в покать Черного Танзыбея. Это был кормовой нарыск, зверек петлял, пересекая свои же следы, залезал под колодины и в корни. В одном месте он откопал кедровую шишку, в другом - залез на рябину, чтобы поесть мерзлых ягод. Собаки не могли за ним угнаться, они часто сбивались, давали круги, разыскивая след.
Охотник шел за ними уже полтора часа. Ему было жарко, хотя весь он промок насквозь, только ноги оставались сухими. Он понимал, что останавливаться до вечера нельзя, иначе сразу простудишься. Руки его горели огнем, хотя рукавицы он заткнул за пояс. Наконец следы привели к зарослям невысокого пихтача на месте старого ветровала. Пихтач был таким густым и захламленным, что пройти его оказалось невозможно, пришлось повернуть назад.
Обойдя пихтовые заросли, охотник увидел собак, которые уже бросили след и тянулись друг за другом.
- Совсем хорошо, сейчас за спиной моей поплетутся. А я-то, старый дурак, бегу за ними уже два часа. Ну, сэкономил время, аж колени дрожат... Не понять, где и находишься. Наверное, надо перевалить хребет и подаваться в Абросимовскую избушку. У костра мокрому ночевать не годится, да и продуктов мало. Ладно, пойду пока за собаками.
Между тем собаки перешли с шага на рысь, затем галопом бросились в разные стороны. Охотник увидел свежий след соболя, пересекавший его путь. Зверек прошел по колодине, и тут же соединились собачьи тропы -Ласка и Барс дальше следили соболюшку вместе.
- Ладно, хоть эту, молоденькую, возьмем сегодня, скоро должны загнать, может, уже за гривой лают, стоит поспешать. Охотник опять пошел по следам, прибавляя шаг и напряженно вслушиваясь.
Неожиданно он увидел, что собачьи следы пошли в сторону от соболиных - что-то поманило лаек от прежнего розыска. Вскоре выяснилось, что их отвлек совсем свежий нарыск крупного соболя-аскыра (самца).
- Что за невезуха сегодня, - произнес вслух соболятник, - третий раз со следа скалываются. Это же старый опытный кот, его так просто не возьмешь, зато молодую самочку могли бы уже догнать. Но делать нечего.
В этот момент охотник услышал где-то далеко внизу лай собак и поспешил к ним. Поднявшийся ветер постоянно ронял с деревьев кухту, которая падала, попадая за ворот и в рукавицы, засыпала следы, вся тайга казалась истоптанной разными зверями... Собаки лаяли под толстый кедр и уже прокопали к нему несколько дыр. Ласка отчаянно грызла толстый корень. Обойдя дерево и убедившись, что выходного следа нет, охотник приободрился.
- Звери, не собаки! Все-таки взяли, хоть и под вечер. Дотемна буду рубить, а не брошу. Ночевать останемся, да выкурим. Обдерем аскыра! Задымим большую дыру, чтобы дым разошелся по корням. Они, видать, все дуплистые, как и сам ствол. Может соболь в дупле сидит, рубить надо...
Кедр стоял на пяти толстых, с доброе дерево, корнях. Под ствол вели три отверстия, возле двух находились собаки, а третье выходило с другой стороны кедрины. Древесная болонь оказалась толстая, рубить было трудно, для такого толстого дерева не хватало длины топорища. Охотник, и без того весь мокрый, совсем упарился, скинул суконку и рукавицы, повесив их на колышки возле костра для просушки.
А время шло. Миновало полчаса, прежде чем топор провалился в гнилую сердцевину дерева. Из дыры сразу повалил густой едкий дым. Дупло оказалось большим, рука едва доставала противоположную стенку. Охотник сразу забил дупло пихтовым лапником и гнилушками, и теперь весь дым расходился по корням и ходам соболя. Собаки морщили носы, но не покидали своих мест. Теперь надо было убедиться, что аскыр не ушел наверх, и для этого дымарь был разведен внутри основного дупла.
«Если сидит в дупле, то минут через десять должен нахлебаться дыма и упасть, - охотник стал слушать, приложив ухо к стволу дерева. - Нету его наверху - или в корнях, или где-то в землю зарывается. Надо теперь корни рубить».
Солнце уже скрылось за хребтом, но было еще вполне светло. По чистому небу разливался оранжево-пурпурный закат. Надо было спешить.
- Под кедром ночевать неохота, - размышлял добытчик. - Лет десять назад сам всегда искал повод, чтобы у костра остаться. А сейчас такая романтика уже ни к чему, всеми силами стараюсь дотянуть до избушки, чтобы ночевать в тепле под крышей. Плохонькая изба лучше хорошего костра...
Он взялся рубить самый толстый корень. Со спины и откатанных голенищ резиновых сапог парило. Убедившись, что дупла в корне нет, он сказал Барсику, что «круг сужается». После короткого перекура взялся за второй корень. Ласка неподвижно лежала рядом, Барс ходил вокруг, изредка взлаивая, неуверенно обнюхивая и копаясь возле кедра.
Второй корень оказался с дуплом; оно было небольшое, едва рука пролезла, но там удалось нащупать соболиное гнездо из сухой травы. Охотник достал его, бросил собакам понюхать. Затем взялся за третий корень, также оказавшийся пустым. Осталось еще два...
Между тем, сумерки заметно сгущались. Барсу надоело нюхать и грызть корни - у него и так два нижних клыка сломаны - он лег рядом с Лаской, зажмурил глаза и стал клевать носом, словно пьяный мужик.
- Уработался, старый. Ласка, вишь, не спит, караулит, - бормотал охотник, снова и снова взмахивая топором. - Однако, Ласка, ты права, в твоем корне аскыр сидит, больше ему быть негде. Не выскочит - уходим, а залезет на дерево - придется остаться ночевать у костра, не впервой.
Теперь оставался последний корень. Охотник взял пихтовый веник и стал загонять дым в дупло. В этот момент Ласка кинулась к дыре, которую стерегла, и с диким визгом отпрянула назад. Соболь повис на ее носу, вонзив свои острые клыки в ненавистное ему существо. Барс, вскочив, схватил зверька, но тот не отпускал собаку. В эту свалку бросился и охотник, он упал на лаек и сжал шею соболя, но не так-то просто отобрали добычу у разъярившихся псов. Наконец, Барс отпустил зверька и отошел в сторону. У Ласки из мочки носа брызнула яркая струйка крови, а охотник поднялся на ноги, держа обмякшего истерзанного аскыра.
- Всё, ребята-демократы, ночевать у костра не будем, добежим за пару часов в избушку, там уж и отдохнем как следует. Поднимайтесь!
Собаки поднялись только после того, как охотник сделал первые шаги прочь от места побоища. Мокрая одежда высохла прямо на теле, а верхняя куртка - у костра. Былой усталости уже не чувствовалось, шагалось легко, будто с ночлега вышел. Незаметно дошли до ручья, от которого до зимовья оставалось только два километра. В девять были дома.
- Заходи, ребята, в избушку, сегодня я добрый. Сейчас вам соболя с овсянкой сварю, заслужили, ничего не скажешь.
Ласка сразу под нары забралась, стала вылизываться, прихорашиваться, а Барсик видно отстал. «Наверное, где-то под кедром лапы чистит», - подумал охотник, принимаясь за обычные хозяйственные дела. Он уже сварил и себе, и собакам, ободрал соболя, а Барс не возвращался. Обеспокоенный хозяин несколько раз выходил наружу, кричал, стрелял, но все было напрасно - старик исчез.
«Что-то неладное стряслось. Может быть, где-то наткнулся и теперь соболя роет? - размышлял промысловик. - Если лает в корнях, то здесь и за километр не услышишь. В другую избушку не уйдет, кобель старый, понятливый. За всю жизнь только раз и уходил на соседний участок, так ведь это к сучке во время гона, молодой был, лет десять назад... А может на берлогу наткнулся?»
Невольно вспомнился ему прошлогодний случай. Здесь же было дело, в Саянах, на Христофорихе.
Снег оглубел, медведь уже в берлогу залег, карабин оставляли в избушке, ходили с тозовками. Ночью выпала пороша, вышли утром рано, еще затемно, все той же компанией - Ласка, Барс, да хозяин. Соболь-то любит ходить после снегопада, но километра два никаких следов им не встречалось, потом собаки разом исчезли. Вскоре они загремели где-то впереди, чуть левее, лаяли взахлеб, не умолкая.
«Наверное, соболь сидит на виду, вот они и базлают, как на зверя», -подумал охотник, направляясь на собачий зов. Немного не доходя, он стал, как обычно, делать крут, чтобы убедиться, нет ли выходного следа. Однако, соболиных следов вообще не обнаружилось, лай же не утихал. Насчет медведя он сразу не сообразил, хотя собаки явно лаяли необычно.
- Берлогу нашли! Вот закон бутерброда, пятнадцать дней карабин таскал, все плечи оттянул, а тут, как нарочно, оставил...
Ближе пятнадцати метров охотник подойти не решался. Он снял то-зовку и скинул рюкзак. Что для медведя мелкокалиберная пулька? Можно убить, если к башке ствол приставить, а иначе - слону дробина, жир и тот не пробьет. Следовало отманить собак и придти назавтра с карабином.
Стараясь не шуметь, он потихоньку окликнул Ласку, потом Барса, но собаки даже не повернули голов. Кобель лаял прямо в чело берлоги, расположенное под корнями большой пихты. Ласка брехала, чуть в стороне.
Услышав хозяина, Барс осмелел и полез прямо в берлогу, так что из дыры был виден один хвост. Охотник медленно, с тозовкой в руках, подошел к этой пихте. Первоначальное чувство тревоги исчезло, он даже прислонил мелкокалиберку к стволу и стал закуривать, наблюдая за собаками. Медведь не подавал никаких признаков своего пребывания, но мог вылететь вихрем в любую минуту.
У нашего охотника был немалый опыт, на его счету значилось более шести десятков добытых медведей, причем большинство их - один на один. Он хорошо знал медвежьи повадки, попадал в разные ситуации, но с тозовкой добыл только пять косолапых. Опасность здесь очень велика, поэтому здравый смысл победил желание рискнуть, и было принято окончательное решение - отозвать собак и уходить.
- Рисковать не будем, Ласка, не стоит. А вот, как вас от берлоги отманить? Барса сейчас за хвост вытянем, а ты сама бросишь, за нами пойдешь, молодая еще. Сходим за карабином, вернемся. Если дождется -добудем, если нет - значит, не наш.
Охотник аккуратно взял кобеля за корень хвоста и сильно потянул к себе. Кобель сопротивлялся отчаянно, цеплялся лапами, злобно ощетинившись, продолжал яростно лаять. Охотник полез в карман за поводком, на миг ослабив руку. Барс тотчас же вырвался и снова исчез в берлоге. Теперь и хвоста не было видно.
Человек яростно выругался и полез в берлогу, чтобы вытащить оттуда собаку. Чело было довольно широким, но ничего не видать в темноте. Барс оглушительно лаял впереди. Вскоре охотник уперся в какое-то препятствие, лаз круто поворачивал вправо. Тут хозяин наконец-то нащупал хвост собаки и стал пятиться обратно. Но Барс сильнейшим рывком освободился и, по-видимому, залетел прямо в медвежью квартиру. Топтыгин рявкнул во всю глотку, очевидно, желая ударить незваного гостя. Но кобель отпрыгнул назад. У выхода из берлоги он перескочил через хозяина и оказался снаружи, заливаясь отчаянным лаем. Все это произошло так стремительно, что охотник даже не успел испугаться. Он еще лежал у выхода, головой к берлоге, когда прямо ему в лицо ударило смрадное дыхание зверя. Человек увидел огромную морду, маленькие злые глаза и желтую слюну, стекающую из разинутой пасти. Медвежья голова дохнула и тут же скрылась в темной глубине убежища. Охотник мигом вскочил, перепрыгнул через чело и схватил тозовку. Теперь не было иного выхода, как стрелять зверя в голову. Бешено стучало сердце, а все тело - особенно коленки - невольно сотрясала лихорадочная дрожь. Он стоял, тяжело дыша, будто после гонки на лыжах и никак не мог унять эту лихорадку, тряслись и руки, и ноги. Медведь не показывался. Барс опять лаял у самого чела, но решение взять его на привязь отпало. «Нельзя так испытывать судьбу, своя жизнь дороже». Охотник попятился к рюкзаку, закинул его на плечи, отошел метров на двадцать и стал громко звать собак. Ласка вскоре пришла, а Барсик продолжал голосить.
- Надоест лаять - сам придешь, а мы с Лаской пошли, - сказал хозяин и стал подниматься вверх на гриву, делая затески топором, чтобы не потерять берлогу.
На самом гребне он остановился, обтесал толстое дерево со всех сторон, сунул топор в рюкзак и закурил махорку. Громко свистнув напоследок, он стал спускаться в соседний ручей.
Барс вернулся в избушку только поздно ночью, когда все уже спали. Наутро охотник не застал медведя в берлоге - от нее вели прочь огромные свежие следы. Гоняться за ним не стали - такой зверь по неглубокому снегу может пройти десятки километров через несколько хребтов. ..Спал охотник беспокойно, часа в три опять выходил и стрелял, потом уж и вовсе не спалось - думы одолевали...
«Снежок на дворе подсыпает, если к утру разойдется, и следов не найти. Помню, раз добыл лося в километре от избушки, ободрал, разделал у костра и пошел в зимовье ночевать. Место знакомое, затесок не делал, а ночью как снег шарахнул, даже луночек от следов не осталось. Искал до обеда, без Барса так и не нашел бы.
...А завтра по свежему снежку только соболя и тропить. Собаке-то его догнать - делать нечего. Ласка неопытная, ей еще осень-другую с Барсом поучиться, пока станет самостоятельная. Может придет к утру кобель? А если нет - пропала осень... Неужели опять берлогу нашел? Тогда должны услышать. Или в капкан браконьерский угодил? Тем более, подаст голос. Нет, надо идти, все равно не уснуть...»
Предрассветная тайга сумрачна и молчалива, ни звука, ни шороха, все ее обитатели еще спят. Но шаги и негромкая речь нарушили тишину:
- Пошли, Ласка, к рассвету поднимемся на вчерашнюю гриву, а там будет видно. Ты, вот, и в темноте не спотыкаешься, бежишь хоть бы что, а я так не могу. На сучке глаз оставлю, будет висеть и моргать - кому, скажи, это понравится...
Они взяли направление вверх на хребет, как говорят, «в утык». Шли не торопясь, обходя валежины, каменные гряды, бурелом и густое мелколесье. В иных местах приходилось преодолевать напрямик нагромождения валежника и ветровала. Собака пробиралась под колодинами, охотник перелезал поверху. Через полчаса стало жарко, пришлось снять рукавицы. Когда выходили на гриву, стало брезжить, небо на востоке посветлело, можно было тушить фонарь, точнее - слить с карбидки воду. После этого лампа еще минут 15 горит, потом гаснет сама.
К восьми часам поднялся ветерок. Вершины деревьев зашумели сначала еле заметно, потом все сильнее, а через час гудела уже вся тайга. Вчерашние следы замело, снег бросало зарядами - то идет он, то перестанет. Чувство тревоги и неуверенности не оставляло охотника.
Где-то впереди залаяла Ласка. Оказалось, лает на высоченную заснеженную пихту. «Тут медведь залезет, и то не увидишь», - произнес про себя охотник сибирскую поговорку, но все-таки выстрелил из тозовки по стволу. Чуть шелохнулся снег на самой макушке, а после второго выстрела упала белочка. Поймав ее на лету, Ласка жамкнула зверька, невзирая на крики хозяина.
- Что за псина, никак не могу отучить! Это же белка, не соболь, каждый укус как на ладони, шкурка дефектируется, цена снижается, как ты не понимаешь. Ладно, пошли, ищи Барса, вчера где-то здесь он откололся.
Из этой длинной речи собака могла лишь догадаться, что ее ругают за покусанную белку и вспоминают ее отца Барсика. Она весело поглядывала на рюкзак, где болталась привязанная сверху белка.
- Перейдем на ту гриву да сушиться надо. Тебе бельчонку скормлю, себе чай буду варить. Обдумаем, что делать дальше, где искать Барса. Вторые сутки снег валит, еще немного, и собаки не смогут бегать, выходить надо. Целый год ждешь отпуска, словно пирога из печи, а походил неделю, и завалило, снег оглубел, одно расстройство...
Косогор незаметно привел к вершине ручья, где лес был редким. Перед большой открытой еланью Ласка прыжками кинулась вперед.
- Верно, марала зачуяла, они любят пастись по еланям. Ладно, разомнись, побегаешь, да поймешь, что к чему. Вот Барс, тот ни за кабаргой, ни за маралом не пойдет. А ведь правда, вон и маральи следы. Теперь Ласка не сразу вернется, надо остановиться, костер развести. Пока ее дождешься, можно чаю напиться и одежду высушить.
Окинув привычным взглядом округу, охотник направился к толстому полусухому кедру, стоявшему в самом истоке ручья. Под стволом виднелось сухое сено, натасканное пищухами, кстати оказались и засохшие кедровые сучки. Развести невдалеке костер не составило усилий. Охотник скинул суконную куртку, пиджак, сапоги, портянки и развесил все это вокруг огня, стоя в носках на «шадачине», как называют в Саянах сено, заготовленное пищухами («шадаками»). От одежды вскоре повалил густой пар. Пока грелся чай в котелке, охотник ободрал белку, протер мездру снежком, вывернул мехом наружу и опустил шкурку в карман рюкзака. Потом извлек пласт сала, большой кусок хлеба и стал жевать, с аппетитом закусывая луковицей. Бросив в закипевший чай хорошую горсть заварки и сахара («по-купечески»), он закрыл котелок рукавицей-верхонкой и стал одеваться. Обувшись и одевшись, с наслаждением выпил весь котелок и в изнеможении откинулся спиной на толстый ствол кедра.
Тем временем прибежала Ласка; она тяжело дышала, хватая снег.
- Поняла, что нечего лайке бегать за копытными зверями понапрасну? И рябчиков нельзя гонять, этому я тебя уже научил. Набегаешься зазря, потом и за соболем идти не захочешь. Вот глухарей надо лаять, а ты пока не умеешь. Держи белку, отдыхай, да подадимся...
Снег перестал, и сразу похолодало. Долгое время шли молча, но никаких следов не встречалось. Собака шныряла вокруг, появляясь то справа, то слева. Где-то вдали проклюкал ворон, словно ложкой по сковороде ударил, и опять наступила тишина.
Охотник снова присел на колодину, закурил и стал слушать. Он уже докуривал самокрутку, когда явственно различил лай, только не мог разобраться, где же лает собака - в горах сразу не определить. Он вслушивался, стоя, сняв шапку. За долгие годы охоты человек научился отличать лай своих собак от чужих, более того, он определял по голосу, какого зверя или птицу облаивает его пес.
- Точно, внизу, только собаки чужие. Что ж, встречусь со своими соседями, потолкуем. Может, кто Барса видел. Надо сходить, повидаться. Кажется, в этой стороне стоит охотник по прозвищу Щелчок, но встречаться с ним еще не приходилось.
Ласка обогнала хозяина, быстро спускавшегося вниз по склону. Собаки были уже близко, когда послышался выстрел, и лай сменился криками с руганью. Затем послышались визг и рычанье, охотник понял, что собаки подрались и поспешил разнять их. Ласка смяла и придавила сучку Щелчка, а его лохматый кобелишка с лаем носился вокруг. Хозяин пинал собак и отскакивал, не решаясь к ним подступиться и отчаянно матерясь.
- Хватай свою за хвост! - крикнул подбежавший охотник. - Да быстрей! Так! Теперь тянем в разные стороны, рывком, чтоб не грызлись. Ну вот, скорей привязывай сучку, а кобель пусть бегает.
Собаки зализывали боевые раны, а охотники, скинув котомки, уселись на лесину и закурили, разговорившись, словно старые знакомые.
- Ты, паря, не смотри, что твоя мою-то в корнях зажала, моей уже девятая осень, видит, что молодняк, вот и поддалась... Раньше вообще прохода собакам не давала, ух и дерзкая была, всех шерстила без разбору, а щас не то, ослабла маленько.
- Дак девять лет назад ты и сам, небось, дерзкий был? А теперь?
- Что ты, паря, и не говори. За день столько выхаживал, теперь и за три не пройти. Бывало, выхолил утром из Черемшанской избушки, обедал в Абросимовской, а к вечеру в Румянцевскую спускался. Дак это с охотой. Еще мог той же ночью на Ою уйти, а там девять бродов. Ночью там порежую хайрюзов, а утром назад. Во как! Теперь совсем не то, коленки болят. Ноги вроде ничо, спина держит, а коленки скрипят, ломота в них, хожу на полусогнутых. Скрипят как ржавые, хоть тавотом смазывай... Мне ноне ученика дали, молодой парнишка, бегает как сохатый, я за ним поспеть не могу. Сегодня его в другую сторону отправил, сам пошел один. Вчера ходили вместе, упустили соболя. Ярый, кобелишка мой, загнал в колоду, а взять не могли.
- У тебя, смотрю, обе собаки козырные: сучка дерзкая, кобель ярый.
- Так и есть. Кобелю сынишка дал кличку - Ярик, он как танк прет. Вот вчера загнал в колодину; я к вершине пошел, собаки - на середине грызут, а Витька, помощник-то, стоял у комля. Я стукнул по колоде, соболь разом вылетел, да и след простыл. Кинулись мы, тут и стемнело...
- А я вчера вовсе собаку потерял. Кобель здоровый, белый. Уже домой шли, он вечером будто сквозь землю провалился. Не встречал его?
- Встречать не встречал, а слыхать слышал. Вчера поздно уже, перед ночью, долго кто-то на той гриве лаял. Грубый такой голосина. И выстрелов не было. Я уж ночевать пошел, а собака все ревела на одном месте. Голос прямо как у зверя.
Наш охотник разом встрепенулся, сердце подсказало - все правда!
- Конечно, Барсик! У него на медведя бас, как у Шаляпина. Покажи точнее, какая грива, где ты его слышал?
- Эвон, видишь, чернеется с той стороны Амбука, вроде как шишка выдается. Туда часа три ходьбы отсюда. Этой стрелкой к ручью надо спуститься, поймой до Амбука, там речку перейти на ту сторону и в утык на сопку вылезти. Там нынче много ореха было, даже на зиму остался, присох крепко; и медвежьи следы осенью часто попадали.
- Надо мне быстрее идти туда. А избушка там какая близко есть?
- Как нету? Есть. Бандитская называется. На ту сторону гривы спустишься, приподняться надо к развилке, в ней-то изба и стоит, от ручья метров двадцать, не больше. Найдешь запросто. Сегодня там наверное мой напарник Сашка ночует, дак может к нему кобель прибился? Как раз у него сучка гоняется.
- Все, дорогой, пойду, а там как уж повезет. Найду зимовье - ночую, а нет, так и под кедрой не проблема, нам не привыкать...
Охотники докурили, попрощались и разошлись. Времени оставалось в обрез, чтобы засветло добраться до «шишки». В глубокую долину Амбука спустились без приключений. Речку вспучило, забило шугой древесные заломы, перейти ее вброд нечего было и думать. С трудом удалось найти переход по упавшему стволу кедра.
- Пошли, Ласка, отдыхать не будем, ничего не поделаешь. Надо послушаться мужика, он местный, угодья знает. Вот это крутяк, хоть на четвереньках лезь, один бадан, его снегом присыпало, будешь скользить, словно на льду. Все равно, надо лезть, ничего не поделаешь.
Минут через сорок взобрались на гриву, она оказалась ровная и чистая, почти без валежника. Снег здесь был испещрен свежими следами пищух, белок и соболей. Ласка вскоре залаяла на небольшую кедрушку, вершина которой была увешана шишками. Разглядеть белку там не составляло труда, после выстрела она сразу скатилась вниз. Не успел охотник ее поднять, как снова раздался лай собаки. Вторая белка застряла в сучьях, за ней пришлось лезть - бросать нельзя, хоть и мало оставалось светлого времени. Солнце уже коснулось вершины Ойского хребта, надвигался вечер, и надо было думать о ночлеге.
Следы Ласки резко повернули вправо, собака шла галопом по свежему соболиному нарыску.
- Гонный соболек, верно услышал стрельбу и пошел наутек. А может на глаза Ласке попался. Сейчас должна залаять. Фартит, однако...
Не успел охотник так подумать, как, действительно, услышал лай, причем совсем близко. Собака подавала голос на довольно крупный кедр, всем видом показывая, что зверек где-то в кроне. Обнаружить зверька на дереве удалось только после третьего выстрела. Соболь пробежал по сучку и скрылся за стволом.
- Все, Ласка, ночуем у соболя. Уже темнеет, стрелять бесполезно, только время и патроны зря тратить. Надо готовить дрова, ночевать, утро-то, как известно, мудренее...
Больше часа ушло на подготовку ночлега, пока охотник таскал сушняк, рубил сушину для костра и лапник на подстилку. Костер он сделал небольшой, зажарил на огне задки белок, передки отдал собаке. Сварив чай, он положил на костер две сушины, а сверху комель сырой пихты. Ласка улеглась под кедром, где оставался соболь. Время от времени, когда он шевелился в кроне, она вскакивала, бегала вокруг, караулила зверька, но не лаяла.
Время тянулось медленно. Сытно поужинав, охотник дремал, повернувшись спиной к огню, часто просыпаясь и поправляя дрова. Кое-как скоротав ночь, уже под утро, он сидел, ожидая рассвета и опять пил густой чай, стараясь согреться, преодолевая утренний озноб.
- Еще часок - и стрелять можно будет, - размышлял он вслух, вновь и вновь обращаясь к собаке. - Соболь тоже, верно, замерз. Смотри, он или заворчит, или ходить начнет, так что посматривай. Сейчас сушняка подбросим для сутрева, а там и светать будет...
Как только стали различимы ветви и вершины деревьев, охотник отошел от кедра и стал пристально всматриваться. Ласка следила за каждым его движением, но и с дерева не спускала глаз.
- Ну, смотри, стреляю, сейчас должен шевельнуться!
После выстрела соболь не выдержал, метнулся по сучкам. Ласка залилась отчаянным голосом, отчего зверек стал бегать по дереву еще быстрее, так что охотник никак не мог поймать его на мушку и дважды промахнулся. Соболь кинулся вниз, приготовился прыгнуть, но в этот момент пулька попала ему в голову. Разом обмякнув, он медленно свалился в зубы собаке, поймавшей его на лету.
- Молодец, Ласка! Так и надо начинать рабочий день! Потрепи его, пока я соберусь, да пошли. Что уж он так тебе приглянулся, расстаться с ним не можешь. Даст Бог, не последний... Правда, хорош аскыр, серебро по всей спинке, как у камчатского. Давай уберем, да не суй ты нос в рюкзак, теперь не убежит...
Они быстро поднялись к вершине хребта, где им перед самой «шишкой» попались засыпанные снегом следы медведя. Охотник пошел по ним, Ласка убежала вперед. Поднималось солнце, когда путь преградил непролазный пихтач, возникший на месте старой гари. Горельник был настолько захламлен, что пройти здесь не удалось. Ласка куда-то девалась, ее следы пропали из глаз. Охотник опять, как всегда в трудных случаях, присел и закурил, прислушиваясь. Ему показалось, что где-то далеко не то взлаяла, не то взвыла собака. Он засек направление по компасу и стал слушать, но ничего больше различить не мог.
- Надо бежать туда, где послышалось. Непонятно мне, что за вой. Правда, неопытные собаки воют, если заблудятся, так на Ласку не похоже, она не блудит. Неужели Барсик? Тогда Ласка должна к нему идти, пойду искать ее след.
Взятое им направление вело вниз вдоль гривы, идти было легко, но все равно охотник вскоре вспотел от ходьбы и переживаний. След Ласки пошел круто вниз, пересек сухой ложок и вновь повел на подъем. Лес здесь опять был захламленный с густыми куртинами. И снова попались на глаза запорошенные медвежьи следы. «И куда она меня тянет?..»
Не успел он сам себе ответить, как внезапно перед ним возникла Ласка. Она подбежала галопом, прыгнула, лизнув хозяина в нос, и бросилась назад своим следом.
Устремившись за нею, охотник вскоре услышал поскуливание собаки где-то совсем близко. Пробираясь сквозь густой пихтач, он вышел к небольшой поляне, на которой увидел двух своих собак. Барсик лежал на боку, весь в крови, живот его был разорван, виднелись вывалившиеся кишки. Ласка лизала ему глаза, морду, уши. Увидев хозяина, кобель попытался встать, но тут же упал, глаза его закрылись, только кончик хвоста шевельнулся. Потом он приоткрыл глаза, как бы с благодарностью, из них на снег скатились крупные капли слез, оставляя в снегу луночки.
Что мог увидеть умирающий пес в эти последние мгновения своей жизни? Может быть, события предыдущей, гибельной для него ночи?

...Запах крупного зверя он прихватил вчера примерно за километр до избушки и решил пойти проверить. Пробежав с километр, кобель остановился, уткнувшись носом в свежий след медведя. Забыв обо всем на свете, Барсик помчался по этому следу, которым зверь шел к своей старой прошлогодней берлоге, расположенной за двумя хребтами. Инстинкт гнал медведя именно в ночь накануне сильного снегопада. Зверь двигался быстро, тяжело дыша и широко расставляя ноги. Он накопил достаточно жира для надежной зимовки. Назавтра снег надежно скроет его следы.
Только в начале ночи Барс оказался у берлоги. Вокруг все было истоптано зверем, к челу вели три широкие темные полосы. Это медведь таскал мох, траву и сухие листья на подстилку.
Кобелю нередко приходилось иметь дело с косолапыми, опыт его охоты был велик, однако, он не умел считать и не знал, что хозяин добыл с ним уже тридцать девять медведей. Знай это Барс, может быть и не сунулся бы к зверю в одиночку, но азарт взял верх над осторожностью...
Лаять в чело пришлось недолго - зверь еще не улегся и сразу услышал непрошеного гостя. Это был старый и опытный медведь-самец, он не раз встречался с лайками и не боялся их. Другое дело - человек, который может идти следом. Но человека с ружьем на этот раз не было.
Сначала медведь пытался достать Барса лапой, не вылезая наружу, но ловкий кобель успевал отскакивать в сторону. Медведь пятился обратно, злобно фыркая и «фукая», стараясь отпугнуть врага. Так продолжалось до самого утра. У кобеля болело горло от непрерывного лая, он отчаянно звал хозяина, а тот почему-то не приходил...
Наутро, когда совсем рассвело, медведь не выдержал надоедливого лая, стремительно выскочил из берлоги, едва не стоптав кобеля, и бросился наутек, куда глаза глядят. Барсик молчком помчался за ним.
Под древесным выворотнем медведь остановился отдохнуть, приготовившись к обороне. Настырный пес не унимался, забегая с разных сторон и норовя цапнуть зверя за «штаны». Когда это ему удавалось, медведь с ревом бросался вперед, отгонял собаку и возвращался, прижимаясь спиной к спасительному выворотню. Отдохнув, медведь вновь побежал прочь, но атаки кобеля продолжались. Медведь не устал от этой погони, его более всего раздражал неумолчный лай. Зато силы кобеля были на исходе, он утомился от продолжительного бега, к тому же не ел уже больше суток. Барс был уже готов бросить это безнадежное дело, но собачья гордость не позволяла, хотя силы слабели с каждым часом.
Медведь ненадолго оторвался от своего преследователя, но Барсик снова догнал его. На этот раз зверь задержался в глухом завале, заросшем щетиной густого пихтача и кустами жимолости. Он спрятался в узкой расщелине между двумя вывороченными кедринами, впереди же была небольшая чистая полянка.
Кобель едва пробрался сквозь заросли, и поединок возобновился. Барс совсем охрип, ноги его дрожали, хотя тренированное тело оставалось по-прежнему ловким. Молниеносные выпады зверя, когда он пытался схватить врага, парировались мгновенными бросками собаки. Иногда псу удавалось схватить мишку за гачи, и это еще более раззадоривало хозяина тайги, придавало ему сил и ярости.
Неизбежное свершилось. В один из очередных бросков кобель на доли секунды замешкался. То ли сказалась усталость, то ли задние лапы зацепили ветви жимолости, но этого момента оказалось достаточно. Страшный удар, способный перебить хребет лосю, обрушился на собаку. И тут же последовал второй. Барс отлетел метров на пять, упал на снег и больше не поднялся.
Медведь подошел к собаке, брезгливо понюхал поверженного врага и, даже не тронув его больше, с достоинством удалился.
Через несколько часов Барсик пришел в сознание, ощутив страшную боль в груди. Первый удар пришелся по грудной клетке, были сломаны ребра. Вторым ударом зверь угодил по животу. Попытавшись вскочить, кобель упал в лужу собственной крови, вновь потеряв сознание, хотя сердце продолжало биться.
Очнувшись еще раз, Барсик увидел Ласку и услышал ее необычный завывающий лай. Она стояла над самой головой отца, радостно глядела на него и виляла хвостом. Барс тоже хотел вильнуть хвостом, но уже не мог. Ласка сперва прилегла рядом, потом вскочила и бросилась искать хозяина. По виду собаки и запаху крови она поняла, что случилась беда.

...Охотник стоял на коленях, гладя Барсика по спине. Он даже забыл снять ружье и рюкзак. Старый кобель уже никак не реагировал, жизнь оставляла его, глаза были закрыты, дыхание прервалось.
- Верный мой друг, погибаешь у меня на глазах, и ничем тебе не помочь. На сороковом звере сплошал, недаром такая примета, оказался он для тебя роковым. Народные поговорки бьют не в бровь, а в глаз, только зря они собак обижают. Разве можно говорить «злой как собака» или уж вовсе непотребно звучит «собаке - собачья смерть...». Ты прекрасно жил, отлично работал и достойно умираешь. Открой хоть глаза, попрощаемся...
Напрасно просил охотник. Его четвероногий друг уснул вечным сном, а слезы теперь катились уже из глаз человека, застывая сосульками на щеках и бороде.
Уложив собаку под толстым слоем мха и навалив сверху большой кедровый корень, охотник вырезал ножом на ближнем дереве:
«Здесь 10 ноября 1983 года от сорокового медведя геройски погиб мой Барсик».

Борис Завадский

_________________
"veritas vas liberabit"

Охота как состояние души
Вылинявший на зиму Барклай был почти что рыжим. Ну точь-в-точь выкунивший лисовин, только внутренняя сторона ног да живот с мощным закрученным хвостом были бледноваты.
Лайка иногда уходила вперед, приводя меня в недовольство, раньше времени поднимала уток или отставала, заинтересовавшись чем-нибудь на пути, и тогда приходилось останавливаться, поджидая, и прислушиваться. Но зато хорошо и издалека была заметна на фоне увядшей травы и голых кустов ивняка на берегу речки. Зима явно задерживалась, осень подзатянулась. Но лично мне такое положение вещей нравилось.
Я любил прогуляться с ружьем берегом речки. В августе-сентябре – коростель, бекас, чирки да кряквы. В октябре-ноябре – вероятность той же кряквы и гоголя, опять же хорь, норка, енот. Но это как карта ляжет.
Барклай заработал где-то впереди, отдавая голос. Лай был азартный, с повизгиванием – явно кого-то прихватил. Вскоре перед глазами предстала интересная картина: кобель со злостью лаял, чуть ли не касаясь носом воды, на хоря, который почти весь находился в воде. На поверхности торчали лишь голова да передние лапы. Берег был чистый, песчаный. В этом месте в речку впадал небольшой, пересыхающий летом ручеек. Его водой и был нанесен песок в виде небольшой площадки, на которой происходила баталия. С носа Барклая капала кровь. Видно, прихватил его проворный зверек, и поэтому собака вела себя с опаской, но, увидев меня, мгновенно бросилась вперед, схватила бедолагу и начала неистово трепать, мотая головой. «Ну вот и все», – подумал я, но тут зверьку удалось каким-то чудом вырваться из пасти, в которой он чуть ли не весь, было, скрылся. Страшно заверещав-застрекотав, он заставил Барклая поубавить пыл. Правда, всего на несколько секунд...
Сняв шкурку, я присел отдохнуть на поваленном стволе сухой ольхи и закурил. Барклай улягся рядом – зализывать боевые раны…
Охота – это не только заряд адреналина, будоражащий кровь, но и очищающее состояние души, находящейся под впечатлением от происходящего вокруг и внутри нее. Закат солнца или его восход, снег или нудный противный дождь, далекие звезды в небе или дымок костра – все это воспринимается охотником иначе, нежели человеком, лишенным возможности охотиться, не подверженным охотничьей страсти. Комары и мокрая от пота, противно прилипающая к телу одежда; потеря ориентира при выходе из болота; сапоги, полные воды, когда в запасе нет ни стелек, ни носков; великолепные, отмеченные взглядом подосиновики в сентябре, заставившие на секунду остановиться и поэтому пропустить подъем вальдшнепа (а ведь собака стояла, указывая тебе, балбесу, на дичь буквально под носом); снег за воротником на шее и убегающая по стволу вверх белка; идущий неторопливо вдоль номера кабан, заставивший чаще биться сердце, и полнейшая невозможность выстрелить из-за густоты леса; неожиданно прохоркавший прямо над головой лесной кулик, заставивший запоздало встрепенуться; промах или попадание, а то и осечка, что практически исключено, но все же иногда случается; кружка крепкого горячего чая; ликование, трепет, легкая досада; перо на носу и губах твоего любимца – все это ты, охота! Нет тебя прекрасней! Степень восприятия, естественно, у каждого своя, но, несомненно и верно одно: не желая, не охотятся. Кроме всего перечисленного (а это далеко не полный перечень), что-то еще необъяснимое тянет нас в леса, луга, поля, тундру и тайгу, в горы и саванны.
…Неудобно, далеко, слишком близко; не успел выцелить, отвел глаза не вовремя, неясная цель, дернул курок, нажал не на тот или просто опешил и разинул рот, не стал стрелять в тетерку – это и есть охота. Подклеить сапог, вырезать стельки, нарубить прокладки и прикупить «семерки» и порох, зарядиться, прогнать патроны через «обжимку», заменить ружейный погон (старый пообтесался или засалился), отвезти собачку на прививку – это тоже охота. Созвониться с друзьями, оговорить место, определиться по времени, отпроситься или договориться на работе, все решить, уладить и наконец поехать, забыв фонарик или еще что-нибудь очень важное, – и это она, охота. Для меня лично самым важным всегда было и остается то, как меня провожает жена, как смотрит, что говорит, как собирает рюкзак или сумки. А уж о том, как реагирует на все происходящее твой питомец, и говорить не приходится – все это знают. Состояние охотничьей собаки, особенно живущей в доме, во время сборов на охоту можно охарактеризовать двумя словами: отчаяние и мольба. До последнего момента. Если ты охотник, ты счастлив. Если при этом имеешь собаку, ты счастлив вдвойне. Есть с кем встречать праздники и делить будни. Хорошая, работающая собака плюс хозяин – это не просто тандем, это гармония. Восприятие охоты с собакой возрастает во сто крат – это духовное богатство.
…Отстояв зарю и отмолотив десять раз и ни разу не попав, как если бы патроны были заряжены одним порохом, уныло плестись к месту стоянки, совершенно не понимая, когда это твой патронташ опустел почти наполовину. И вдруг каким-то чудом взять да и сбить ошалело выскочившего почти из-под ног верткого бекаса. И больше ни разу не мазать, где бы что не налетело, не поднялось, переступив этим удачным выстрелом некий психологический барьер. А потом, поостыв у импровизированного стола, выслушав оживленные рассказы таких же, как ты, бедолаг, подняться и, взяв в руки ружье, пойти не спеша «собирать долги», то бишь реабилитироваться. И вовсе не для того, чтобы «отомстить» за собственные промахи, а просто – пошла охота.
Это далеко не все, к чему стремился я с малых лет, что впитал с молоком матери, что привил мне с детства отец, что вросло в меня и стало впоследствии неотъемлемым от меня и моей жизни.
Любите охоту, дорожите ею, берегите ее!
…Барклай, давно отдохнувший и зализавший свои болячки, с нетерпением посматривал на меня и, отбежав, останавливался. Обернувшись, он забавно-вопросительно склонял голову, не понимая, почему я все сижу, и всем своим видом приглашал продолжить охоту.
Мы оба были молоды, здоровы и полны сил, нам обоим было ровно по тридцать. Будущее рисовалось нам перспективным, жизнь еще только начиналась и обещала быть интересной. Поднявшись на ноги и повесив ружье на плечо, я быстро зашагал следом за Барклаем. Действительно, все было впереди.

Владимир Козявин

_________________
"veritas vas liberabit"

Случай на охоте, или Про звероватых лаек
Не хочу никого обидеть или задеть. Но которые понимают, согласятся, что собаки охотничьи главнее всех остальных собак. Нет, конечно, если на собаку охотничью нападет какая-нибудь бойцовая собака, то последняя главнее окажется. Правда, если на бойцовую стаю волков тамбовских напустить… Но, впрочем, я не об этом хотел рассказать, а припомнить один случай про охоту и про охотничьих собак.
Где-то в середине 80-х МООиРовская команда лаек заняла первое место на региональном чемпионате по пушному зверю. В личном зачете 1-2 места поделили тоже московские собаки РЕЛ Ч. Ким и ЗСЛ Ч. Аркан. Собаки, конечно, были выдающимися, но оба по характеру на большом себе уме. Нашу команду за чемпионат наградили лицензией на кабана. Мы нашли хозяйство под Серпуховом, где нас готовы были принять и, как водится, в пятницу двинули на охоту.
В субботу в первом же загоне на мой номер четыре имевшиеся в наличии лайки выгнали средних размеров секача. Место было чистое, кабан вылез на кромку высоковольтной линии, где были расставлены стрелки, и остановился в задумчивости. До цели было около 35 метров, ружье я вскинул и снял с предохранителя заранее, когда секач еще шлепал в лесу. Ничто не мешало точному выстрелу, ну я и выстрелил, и еще раз выстрелил. Кабан заковырялся в снегу и пополз в ту сторону, откуда вышел. Справа от меня стоял на номере Ю*, который, не долго думая, тоже отдуплетился и тоже попал, как потом выяснилось. Перезаряжаясь на ходу, мы, вопреки правилам загонной охоты, ринулись к туше, чтобы окончательно добить подранка. Но в этот момент из леса выскочили Аркан с Кимом и с ходу бросились на секача. Собаки принялись с такой злобой драть уже подыхающего кабана, что только щетина летела в разные стороны. Отвалили они только тогда, когда секач окончательно перестал подавать признаки жизни.
Я перерезал кабану горло, Ю* трижды проорал: "Доше-ол!" и мы уселись на секача, чтобы покурить. Аркан с Кимом успокоились и оттирались поблизости.
В этот момент из леса появились две оставшиеся лайки и стали приближаться к нам. На что Аркан им прямым текстом заявил: "Эй вы, двое, стоять, где стоите!"
Вновь прибывшие сгоряча не очень разобрались в ситуации и продолжали движение. Тогда уже Ким хором с Арканом внятно предупредили опоздавших: "Мы ща вам пасти порвем, обоИм". Опоздавшим тоже, видно, палец в рот класть было очень не с руки, т.к. они быстро нашлись с ответом и к месту процитировали популярный кинофильм: "Это кто там тявкает?" Дело очень быстро шло к капитальной драке с участием четырех матерых кобелей и окровавленной туши кабана в качестве переходящего кубка. Оказаться в центре рассвирепевшей своры нам совсем не улыбалось, поэтому, вскочив на ноги, я заорал на собак не своим голосом,
Я: Фу-у-у-э, разгав-гавцы, разгав-гавские! Отрыщ, гав-гав-гав вашу мать!! Я вас сейчас всех четверых угав-гавкaю!!!
Опоздавшие лайки (вместе): Вот мерзавец, лается, как собака!
Ким: Совсем человеческий облик потерял.
Аркан (в сторону): Ага, оборзел, видно, Старика Хоттабыча на него нету…
Так или иначе, но на какое-то время я кобелей слегка озадачил, но тут Ю* совершил непростительную ошибку: он произвел два безответственных выстрела в воздух. Лайки восприняли эти предупредительные выстрелы как сигнал стартового пистолета и, с криками: "Пионеры наших бьют", - бросились друг на друга. Они быстро смешались в пестрый клубок, в котором было совершенно не понять, кто из них "пионеры", а кто "наши"… Хорошо, что на выстрелы и крики стали подтягиваться остальные члены команды, в том числе и кое-какие хозяева самозабвенно дерущихся лаек. Общими усилиями кобелей разняли и привязали к деревьям.
Через некоторое время подкатил егерь на тракторе с телегой, мы выпотрошили кабана, погрузили его и собрались возвращаться на базу. Собак, во избежании второго раунда, развели по парам: опоздавшие поехали на Ниве, а Ким с Арканом в тракторной тележке, привязанные по диагональным углам и, черт, с мясом посередине… Через пять минут пути все мы, находящиеся в телеге, ясно поняли, что не телега это вовсе, а вроде как боксерский ринг. В синем углу ринга - Чемпион Аркан (I - вольный кабан, 2II - медведь, 3I - барсук и т.д., классных потомков - 120 шт.), в красном - Чемпион Ким (I-2II-3III- медведь, I-II кабан вольерный и т.д. и т.п., классных потомков - ….).
Аркан: Мы, сибиряки, русско-европейских завсегда шкурали.
Ким: Осина по тебе плачет, валенок сибирский.
Хозяева (хором): Гав-гав, гав-гав, гав-гав.
Аркан: А шапка из тебя пушистая получится.
Ким: А из тебя унты теплые.
Хозяева (вразнобой): Гав, гав, гав-гав-гав (нецензурно ругаются, угрожают собакам жестами и физической расправой).
Аркан: Смотри, Комик зырянский, какие у меня клыки длинные!
Ким: Что ты, тундра неогороженная, шавка ездовая, про мою историческую родину протявкал? А ну повтори!
Тут почти одновременно лопаются карабины на поводках, и чемпионы мертво схватываются пасть в пасть в центре тракторной тележки.
Мы бросились растаскивать сцепившихся кобелей. Я схватил Аркана за хвост и изо всех сил потянул назад и вверх так, что у того задние лапы оторвались от пола. Аналогичный маневр произвел и хозяин Кима. Несколько мгновений держалось шаткое равновесие. Но здесь Аркан извернулся и до сих пор непонятным мне образом последовательно произвел следующие действия: отцепился от Кима, повернул башку на 180 градусов, прокусил мне руку до крови через ватный офицерский бушлат и толстый свитер деревенской вязки, вернул свою пасть в первоначальное положение и даже успел опять вцепиться в Кима всего лишь в паре сантиметров дальше от исходного захвата. Все это произошло ну…очень быстро. Я от неожиданности и боли хвост выпустил и тихо присел в свободном углу телеги. Дальнейшие разборки обошлись без моего участия. На кобелей навалились всем скопом, отвалтузили их и наконец-то разняли. Аркана выкинули на снег и велели идти дальше пешком.
Ким (перегнувшись через борт): Ну что, допрыгался, Тайсон хренов?
Аркан (хватая пастью на бегу снег): Я ща всю вашу колымагу на бок повалю и шины прокушу, разъездились тут.
Ким (еще больше перегнувшись через борт): Лапы коротки…
Аркан: А у тебя…
и т.д. до бесконечности.
Этот случай я припомнил как пример неподражаемой ловкости, сверхбыстрой реакции и несомненной сообразительности охотничьих собак, в данном случае лаек. Ну и, надо признать, э-э-э… некоторой лингвистической ограниченности их хозяев.

Вадим Ахтямов

_________________
"veritas vas liberabit"

Собачий компас
Хозяева домашних и служебных собак часто хвастаются необыкновенными качествами, которыми, по их мнению, природа одарила их питомцев – лучших друзей человека. Они готовы часами рассказывать о преданности, сообразительности, выносливости и отзывчивости своего пуделя, колли, боксера или овчарки. А вот у охотников это как-то не принято. Они редко хвалят четвероногих помощников, даже в случае, когда сеттер или гончак помогли взять хорошую добычу, о них скажут лишь несколько слов типа «рабочая собачка». Похоже, связано это главным образом с тем, что и охотники, и рыбаки – народ суеверный. Видно, просто боятся сглазить добычливого пса.
Мой старый приятель Алексей Крюков для своего кобеля Крона хороших слов не жалел. Досталась ему эта чистокровная сибирская лайка случайно. Поехал в гости к родственникам под Новосибирск и там во время прогулки повстречал незнакомого старика, который тащил топить в мешке щенячий выводок. «Что-то у меня в голове щелкнуло, – рассказывал позже Алексей, – и я стал выпрашивать у него щенка». За полпачки «Явы» дед вытащил извивающийся комочек светло-серой шерсти и протянул со словами: «Раз ты его от гибели спас, он тебе предан будет». Алексей привез крошечного щеночка из Сибири в Тверскую область. Выкормив Крона буквально из соски, воспитал из него настоящую охотничью собаку. Лайка работала азартно, отличалась редкой выносливостью. Сколько Алексей добыл из-под нее кабанов, и сосчитать трудно. Как-то после очередной удачной охоты, когда Крюков гладил лайку, осыпая ласковыми прозвищами, старый охотник, которого мы все уважительно называли Дедом, с укоризной заметил: «Зря так нахваливаешь. Накличешь беду – или украдут, или подстрелят злые люди». Алексей тогда только отмахнулся, но Дед словно в воду глядел. Выехали мы вскоре в лес, чтобы закрыть последнюю кабанью лицензию. Но удача словно отвернулась от нас: делаем загон за загоном – пусто. День уже клонился к закату. Посовещавшись, решили напоследок проверить дальний участок. В загон пошел и Алексей с Кроном. Собака, как потом вспоминал хозяин, вроде бы нашла звериный след и ходко рванулась вперед. Кабана, впрочем, мы так и не взяли. Но когда собрались на поляне, чтобы трогаться в обратный путь, оказалось, что Крон из леса не вышел. Целый час мы свистели и кричали. Потом, подсвечивая себе фонариками, пытались найти его следы. Собаки не было. Пришлось сесть в машину, уповая, что умный пес сам найдет дорогу домой. Но и дома его не оказалось. Прождав три дня, Алексей сам провел расследование: объездил все окрестные деревни, переговорил с местными охотниками, егерями
Вот что удалось ему выяснить. Неподалеку от нас охотилась группа заезжих мужиков. Приехали они не то из Питера, не то из Великого Новгорода. Егерь, который их сопровождал, рассказал, что один из этих охотников подманил какую-то собаку и запихал ее в свой джип. Какую точно, он сказать не мог – не видел, но слышал ее лай. Похоже, что, уезжая, этот «добытчик» прихватил собаку с собой. Алексей долго горевал. Мы предлагали ему взамен других лаек, но он никак не мог забыть своего Крона. Полгода спустя, уже летом, я зашел к нему по какому-то делу. Сидели – пили чай, вспоминая пропавшего пса. И вдруг кто-то заскреб по входной двери. Когда хозяин открыл ее, то от изумления сел прямо на пол. В комнату ворвался Крон – ободранный, исхудавший, но безумно радостный. Он облизал Алексею лицо и руки, прыгал вокруг него, тихо поскуливая от восторга. Мы навалили в старую миску остатки ужина и, пока лайка жадно ела, не забывая проверять, рядом ли любимый хозяин, осторожно осмотрели ее. От Крона остались только кожа да кости, шерсть свалялась, на спине и плечах были видны свежие шрамы – видно, от схваток с бродячими собаками. Но с шеи мы сняли шикарный металлический ошейник, на кольце которого болтался обрывок кожаного поводка. На обратной стороне ошейника была гравировка «Санкт-Петербург» и телефонный номер нового «хозяина». По мобильнику мы набрали этот номер. После обмена «любезностями» узнали, что лайка сбежала с дачи под Питером три месяца назад. Это было просто невероятно. За это время Крон пробежал более 400 километров по незнакомым местам и безошибочно нашел дом Алексея. Он руководствовался самым безошибочным путеводителем на свете – компасом собачьей преданности и любви.

Владимир Смелянский

_________________
"veritas vas liberabit"

Тайга поманила...
В последние годы Сергей Александрович стал все чаще вспоминать о далекой осени, проведенной когда-то в прибайкальской тайге. Отдаляемые временем картины былых таежных странствий не только не забывались, но становились даже ярче.
Знакомый московский охотовед посоветовал Сергею Александровичу ехать в Туву и дал ему письмо к директору охотничье-промыслового хозяйства, расположенного недалеко от Кызыла.
Там тебя встретят, дадут какую-нибудь собачонку, чтобы белку искала (на хорошую ты, конечно, очень-то не надейся!), помогут забраться в тайгу, - говорил приятель. - Только ведь прогоришь, дорогу и ту не оправдаешь! Если бы у тебя была своя рабочая лайка, - другое дело, а так - пустая затея. Поедем-ка лучше в воскресенье гонять зайчишек.
Но Сергей Александрович уже не слушал советов и бегал по Москве, собирая разную таежную амуницию: топор, суконные брюки, теплые рукавицы...
Райцентр расположился в безлесной горной степи среди невысоких сопок, от которых так и веяло особой курганной древностью. В просторном дворе охотпромхоза было оживленно, часто подъезжали машины и мотоциклы, чувствовалась какая-то приподнятость и озабоченность. Несколько русских и тувинец с обветренными загорелыми лицами сидели возле забора. Сергей Александрович подошел к ним и вскоре узнал множество таежных новостей. Говорили, что белка вся уже "вышла" (то есть перелиняла) и теперь куда-то уходит из тайги, непонятно, в какую сторону. Кто утверждал, что все белки подались вверх по Енисею в Тоджу, кто думал, что ушли они на север за Большой Хребет. Сергей Александрович кстати припомнил старинную притчу эвенков о "хозяине тайги", проигравшем своих белок другому хозяину - так объясняли когда-то охотники причину беличьих переходов.
Директор промхоза встретил москвича радушно.
- Значит, решили отдохнуть от цивилизации? - говорил он, бросая на приезжего быстрые, лукавые взгляды. - Что же, места в тайге пока хватает! Конечно, лучшие угодья закреплены у нас за штатными охотниками, но и любителей мы не обижаем. Вот у меня сидят двое товарищей из Кызыла, отпускники, как и вы: они собираются заехать в зимовье на речку Бой-Хем. Возьмете его в компанию третьим? - обратился он к сидящим рядом мужчинам, которые не сводили глаз с будущего компаньона.
- А помощник-то есть у товарища или он белку сам искать будет? - спросил тот, что был постарше.
- Собачку москвичу я дам, - ответил директор. - Знаешь мою Дамку, соболятницу? От нее щенку второй год, Белкой звать. Шустрая. Белку лает, может пойти и за соболем.
Со своими мешками, ружьями и тремя собаками охотники едва разместились в "газике". Вскоре машина выбралась из поселка и побежала широкой речной долиной. На окружающих сопках виднелись лиственные рощи, желтые поля на склонах сменились лесами.
- Сюда мы козловать ездим, самые здесь козлиные места, - сказал шофер.
- А маралить? - решил пошутить Сергей Александрович, озадаченный непривычным выражением.
- Мараловать, - без улыбки поправил шофер, - надо дальше в тайге, маралу тут делать нечего.
Миновав лесистый перевал, выехали в просторную долину, сплошь черную от ерниковых зарослей. Впереди белели заснеженные гольцы, казавшиеся отсюда вовсе невысокими.
Там Саяны, Большой Хребет, - пояснил шофер. - За ним уже Красноярский край. Горы постепенно подвигались навстречу машине, меняли свои очертания, становясь круче и выше. Накатанная дорога кончилась, "газик" пробирался сквозь ерники по старой колее, упругие жесткие ветви хлестали машину, она двигалась рывками, и наконец шофер выключил газ.
- Отсюда, мужики, сами доберетесь: недалеко. Тропа вон тем ручьем сама к зимовью выведет.
Выбитая копытами лошадей тропка то касалась крутого склона, то петляла в замшелом прирусловом ельнике. Огибая ерниковую низину, она чуть заметно приподнялась на пригорок. Здесь, на большой поляне, среди молодых лиственниц, кедров и сосен стояла охотничья избушка. Напротив, за долиной, оскалился каменным гребнем высокий голец, а вокруг по склонам гор привольно разбежалась тайга.
Сергею Александровичу с первого взгляда понравилось это место, и внезапно он почувствовал, что пришел домой, хотя видел эту избушку впервые. Весь его путь, начиная от дороги в аэропорт и кончая этим пешим переходом, вдруг приобрел смысл и цель. Конечно же, он стремился именно сюда, в эту избушку среди гор и лесов, ярко освещенную заходящим солнцем. Давно у него не было так легко на сердце, и даже спутники заметили эту неожиданную улыбку радостного удивления.
Как по команде сбросивши котомки, все трое присели на бревнышко и долго сидели молча. Потом, бегло осмотрев зимовье, убедившись в том, что оно исправно и печка на месте, охотники пошли обратно - за второй партией груза.
После нового перехода Сергей Александрович понял, какова бывает подлинная усталость. У него смыкались веки, нестерпимо хотелось чего-нибудь погрызть. Нет, не поесть, а именно погрызть, хотя бы сухарь или хлебную корочку... Николай сказал, что остаток барахла принесёт один, и ушел как ни в чем не бывало, а Иван деятельно принялся за устройство нового жилья. Он прежде всего натаскал сухого лишайника и заделал щели между бревнами, затем заново переложил нары, принес свежего лапника, укрепил на стенах полки из каких-то дощечек. Туда легли спички и пачки с махоркой, разместились и мешки с продуктами, стали рядышком на столе кружки, банка соли, пачка сахару. Сергей Александрович сходил к ручью за водой и помог нарубить дров. Когда вернулся Николай, печка весело горела, поспевал чай. Не знакомые дотоле люди начинали совместное таежное житье...
Ручей Бой-Хем, на берегу которого стояло зимовье, почти со всех сторон был замкнут крутыми скалистыми гольцами. Каменные россыпи длинными языками спускались к руслу, боролись с наступавшей по склонам тайгой, которая зеленым поясом охватила подножие гор, сплошь покрыла прилегающие сопки. Теснимая с гольцов камнями и ветрами, она редела, мельчала, и только самым упорным из кедров удавалось достичь подступов к вершине. Эти кедры, приземистые и кряжистые, росли среди сплошных каменных глыб, цепляясь корнями за их расщелины и выступы. Над ними высились обращенные к долине уступы, казавшиеся издали совершенно отвесными. Там прятались горные озера, питавшие истоки Бой-Хема.
В первые дни Сергей Александрович был несколько подавлен всем этим стихийным величием. Но постепенно он разглядел определенный порядок в хаотичном на первый взгляд размещении деревьев, понял, что каждая из лесных пород - лиственница, сосна, ель, пихта, кедр - занимает здесь свое отведенное ей природой место. С волнением вспоминал он некогда знакомые, но давно забытые таежные растения, а иные с помощью Николая узнавал заново. Со странным чувством нежности смотрел Сергей Александрович на еще не опавшие бледно-розовые листики голубики, на сплошные россыпи облетевшей лиственничной хвои, еще сохраняющей осенний золотистый отблеск. Он трогал ветки багульника, вдыхая его особый терпкий запах, словно воплощающий в себе аромат всей тайги. Ему нравился бадан с кожистыми листьями и крепкими корнями, трогательными казались черные бугорки на сухих ветвях лиственниц. Но всего краше в тайге были кедры. Сергей Александрович готов был часами стоять перед каждым крупным кедром, любуясь им, словно великим творением искусства. Природа, казалось ему, воплотила в кедре само совершенство. И ровный ствол дерева, и мощные ветви, и длинная мягкая хвоя, и могучие корни - все в нем было прекрасно.

Даже исконные недостатки тайги - ее мрачность, замшелость, угрюмство - казались Сергею Александровичу оправданными и уместными; они сочетались с тишиной, животворной свежестью воздуха, благодарным спокойствием. Более того, столь трудные для ходьбы и не любимые охотниками каменистые россыпи с пятнистыми от лишайников глыбами или непролазные заросли жестких кустарников гармонировали с окружающим, были естественны и уместны на фоне вековой борьбы камня и леса, где каменной стихии противостояло упорство гордых растений.
Дни стояли удивительно яркие и солнечные, а по ночам из-за хребта стремительно выбегала огромная луна, повисая прямо над избушкой среди звездных россыпей. Лишь над самыми вершинами гольцов нередко толпились облака, хотя бы напротив них сверкало солнце. После московской осени с ее пасмурной слякотью эта сверкающая и звенящая яркость света поражала Сергея Александровича, и он часто думал о том, что уже никогда не сможет, как прежде, ездить на "домашние" воскресные охоты, зная теперь, как прекрасна предзимняя тайга.
Но бродить этой тайгой было нелегко. Порою мучали одышка и боль в груди, приходилось подолгу отдыхать. В первые дни Сергей Александрович ходил мало, возвращаясь в зимовье уже к обеду и чуть не падая с ног от усталости. Стараясь не поддаваться слабости, он заставлял себя больше ходить и чувствовал, что новый образ жизни ему явно на пользу. Постепенно втянулись в работу отвыкшие от нагрузки мышцы, легче дышалось свежим воздухом, сердце уже не так бешено колотилось на подъеме. Каждый день, каждый новый поход приносили радостное чувство удовлетворения.
Совместное житье трех охотников вошло в ровную и размеренную колею. Ходили они всегда врозь, чтобы не мешать друг другу, заранее договариваясь о маршрутах - в горной местности легко ориентироваться. Наиболее удачливым среди них был Николай. Настоящий таежник, он с увлечением рассказывал по вечерам обо всех впечатлениях дня, подробно описывая детали минувшей охоты. С ним часто случалось что-нибудь неожиданное: то заяц выскочит из-под ног и уведет за собою собаку, то белка застрянет на дереве, то попадет на пути серенькая смешная летяга. Стреляя у зимовья вороватых и наглых соек, он щадил кедровок и кукш за их доверчивость. Из тайги Николай возвращался обычно позже других и, снимая с плеч понягу, жаловался на таежную охотничью долю, хотя на самом деле радовался ей. Ивану же и тайга, и охота были в тягость. Промысел для него имел единственный смысл -заработок: каждый вечер он прикидывал стоимость добытого; когда же день был неудачен, люто материл и тайгу, и небо, и землю.
Вечерами в зимовье велись долгие беседы. Главной темой был, конечно, соболь - самая желанная добыча. Малоснежье затрудняло охоту. Николай с Иваном роптали на погоду, они предпочитали чистому небу и ярким звездам любую метель, лишь бы лег наутро свежий снежок, позволяющий собакам искать соболей. Николай с первых дней определил, что Бой-Хем очень трудное место для соболевки. Близость гор и обилие каменистых россыпей позволяли соболям уходить от преследования. Каждый вечер Николай и Иван подолгу обсуждали причины неудач. То собака брала ночной след и не могла отыскать убежище соболя, то сбивалась со следа в каменистых россыпях. Николай теперь даже знал некоторых особенно упорных соболей, которых он безуспешно старался добыть. Так, в самой вершине Бой-Хема обитала некая "россыпная соболиха", которая уже дважды пряталась в неприступных скалах, а другой упрямец, "вершинный кобель", увел собаку в захламленное буреломом русло ручья, где тоже скрылся в россыпях.
Слушая разговоры напарников, Сергей Александрович стал внимательнее присматриваться к работе своей Белки. Однажды у подножия гольцов, где уже лежал снег, он пытался провести собаку по соболиному следу, который казался совсем свежим. Подозвав Белку, он указал ей на след, но собака понюхала его равнодушно, прошла несколько шагов и бросила. Внизу же, в тайге, снег все не выпадал.
Однажды под вечер в зимовье на Бой-Хеме пришел гость - высокий парень в брезентовой куртке и черных неразношенных валенках. На недоуменные вопросы охотников он ответил, что перевалил Большой Хребет с той стороны, где уже лежит порядочный снег. Парень рассказал, что в тайге за перевалом строится новый поселок геологов, там найдено крупное месторождение асбеста. Из поселка сюда можно добраться за один день, если только выйти рано и идти с утра до вечера. Назавтра Михаил (так звали парня) собирался в обратный путь, и Сергей Александрович решил идти вместе с ним, чтобы как следует посмотреть перевал и гольцы. Кроме того, у охотников кончался чай и надо было запастись им в этом новом поселке.
Неторная тропа шла по одному из притоков Бой-Хема. Сергей Александрович и его новый попутчик долго пробирались захламленным каменистым руслом, пока не оказались наконец между двух гольцов у самой границы леса. Один голец гигантским белым клыком уходил в небо, другой стоял справа отвесной каменной стеной. Перевал между ними казался сравнительно невысоким, и все же подняться туда было трудно. Здесь лежал довольно глубокий, спрессованный ветрами снег, кое-где обнажилась почва, какие-то кустики, травки и сухая накипь лишайников.
Вид с перевала открылся грозный, вокруг вздыбились горы, далеко внизу чернела тайга. Крутым каменистым склоном опустились в долину небольшого таежного ручья, где росли крупные приземистые кедры. Часто попадались следы соболей, дважды путники пересекли тропы маралов, видели отпечатки медвежьих лап.
Ручей вывел в другую долину, склоны которой покрывала сплошная свежая гарь. Черные обугленные сплошь стволы кедров и лиственниц еще не упали на землю, стоя плечом к плечу в страшном смертном однообразии. Можно было лишь представить себе, какая великолепная тайга росла здесь до пожара.
Вскоре выбрались на проложенную бульдозером неровную дорогу. Поваленные деревья, измятые гусеницами ветви кедров, груды вывороченной земли в окружении этой страшной молчаливой гари - все это произвело тягостное впечатление на Сергея Александровича, и он не разделял заметного оживления своего спутника, который радовался близости поселка. Вскоре они вышли к большой свежей вырубке. Валили здесь кедрач. Брошенные стволы валялись вокруг, выжженное лесное побоище топорщилось оголенным камнем. Сергей Александрович совсем замкнулся, словно ему кто-то нанес личную обиду. Приближение поселка угадывалось по многочисленным пням, гниющим деревьям, черным пятнам солярки на дороге.
Закупив в магазине чай, Сергей Александрович отказался ночевать, простился с Михаилом и отправился, даже не отдыхая, в обратный путь. Ему захотелось скорее вернуться в избушку на Бой-Хем, и он быстро зашагал по знакомой дороге.
Ночевал Сергей Александрович в тайге, далеко не доходя до перевала, но оставив позади лесосеки. Он выбрал место ночлега под огромным кедром с узловатыми толстыми ветвями. Натаскав валежин и сушняка, Сергей Александрович долго сидел вечером у костра, пил крепкий чаек, смотрел на яркие звезды, слушая тайгу и раздумывая о ее судьбе. Он пытался убедить себя, что виденные им вырубки символизируют борьбу человека с враждебной стихией природы, с таежным угрюмым безлюдьем, вспомнил недавно прочитанный очерк, автор которого утверждал, что человек не может любить таежные дебри, ему дорого лишь то, к чему прикоснулась его рука.
"Нет и еще раз нет! - спорил Сергей Александрович с воображаемым собеседником. - Современный человек не то существо с палицей в руках, которое отстаивало свою жизнь, утверждая себя в борьбе с природой. Бульдозеры, вездеходы и взрывчатка созданы им не для того, чтобы обращать тайгу в пустоши.
Разве людям станет лучше, если попятится от них аж за Байкал отброшенная тайга? Ведь при всем своем гордом величии она слаба и беззащитна перед нашей силой и разумом! Так не пора ли взять ее под свою защиту? И пусть тогда вдоль самых современных шоссе стоят кедры, а соболи и маралы бродят рядом с новыми поселками..."
Тихо шумели вершинами кедры, сочувственно подмигивали звезды. Костер горел ровно и жарко. Сергей Александрович не заметил, как задремал, но вскоре проснулся, поправил костер, расстелил поровнее лапник и улегся снова, укрывшись ватником. Просыпаясь чуть не каждый час, он вновь и вновь шевелил огонь, подкладывая новые сучья, и опять погружался в забытье.
Перед рассветом он очнулся, дрожа от холода. Костер прогорел, угли дотлевали, уже подернувшись мышиной шкуркой золы. Стуча зубами, Сергей Александрович потянулся за сухими ветками, подвинул головешки и стал раздувать огонь. Озноб крупной дрожью сотрясал все тело, даже руки ходили ходуном. Но благодатный огонь уже раздвигал предутреннюю холодную мглу, и Сергей Александрович протянул к нему руки, с наслаждением впитывал ароматное его тепло...
Лишь к вечеру следующего дня добрался Сергей Александрович в свое зимовье. Назавтра он впервые решил дать себе отдых, никуда не ходил, занимался хозяйством.
В ту же ночь подул с гор ветер, и как-то сразу, без раздумий, густо посыпал снежок, хотя вечернее небо над зимовьем было ясным и звездным. На другой день Николай принес наконец давно желанного соболя, а назавтра явился с такой же добычей Иван. Вид заветных зверьков, этих "жемчужин тайги", несколько разочаровал Сергея Александровича. Он хорошо помнил, как однажды старик эвенк показал ему добытую в прибайкальских горах шкурку соболя, от которой глаз нельзя было отвести. Здешние же соболи казались какими-то белесыми и невзрачными.
"Нет, - думал Сергей Александрович, - если уж мне суждено добыть соболя, то это должен быть непременно темный широколапый красавец со струящейся глянцевитой остью".
Из рассказов товарищей он хорошо усвоил основные принципы охоты на соболя с лайкой. Главное - наткнуться на совсем свежий след, отличив его от вечернего или ночного. Дальше все зависит от собаки Настоящая соболятница пойдет сама, молодой же нужна помощь охотника, чтобы разобраться в путанице следов. Когда же собака устремится вперед и скроется с глаз, тут и начнется испытание охотничьего счастья. Возможна и радость неожиданной удачи, если соболь затаился невдалеке, и горечь разочарования, когда неопытная собака облает лишь убежище, где недавно отдыхал хищник. Соболь может уйти от собаки, может скрыться в россыпях камней или корнях огромного кедра. Тогда охотник вытопчет все вокруг, разроет землю, перерубит толстые корни, даже камни раскидает, словно медведь, ищущий бурундучьи запасы. Придется делать дымокур из бересты, иной раз даже сгорит в дупле непокорный упрямец.
Но Сергей Александрович надеялся и верил, что ему непременно повезет. До мельчайших подробностей представлял он себе, как добудет своего соболя. Его Белка наткнется на свежий нарыск, пойдет по нему сама, без понукания и принуждения, а он будет "обрезать" ее след, постепенно приближаясь к заветному месту, где собака загонит соболя на дерево. Издалека послышится лай, и придется бежать изо всех сил, еще не смея верить в удачу. Собака не замолчит, не обманет его надежд. Он увидит ее под огромным кедром, в густых ветвях которого не сразу различишь затаившегося зверька. Придется выстрелить по стволу, соболь шевельнется на боковой ветке, выдав себя этим едва уловимым движением, можно будет разглядеть его гибкие очертания, маленькую змеиную головку и пушистый хвост. И тогда, затаив дыхание, еще сомневаясь, но уже с тайной уверенностью в успехе, охотник выстрелит снова. В первую секунду покажется, что зверек не шелохнулся, но через мгновение что-то тяжелое упадет сквозь ветви, собака последним яростным рывком схватит бездыханного уже соболя, начнет отчаянно трепать и теребить его, а охотник бросится к ней, успокаивая и ласково отстраняя, возьмет долгожданную свою добычу. Вот она, истинная охотничья удача, твой соболиный "фарт"! Вот он, соболь, тот самый, о котором мечталось, с темной глянцевой остью, с широкими темными лапами, - не ушел в россыпи, не спрятался в недоступном дупле, вот он, итог и венец твоей единственной настоящей охоты! Может ли сравниться с этим любой, пусть самый удачный выстрел по дичи или даже по крупному зверю, когда ты бредешь к большой теплой туше с невольным чувством вины перед обманутым тобою могучим зверем? Но, укладывая в котомку соболя, охотник ощущает радостную завершенность - это была честная игра, потому что собольей ловкости противостояло мастерство преследователей, а не просто ружейная убойная сила.
Сергей Александрович терпеливо ждал своего заветного дня. Еще с вечера он угадал, что ночью пойдет снег. Как обычно, из-за лесистой сопки взошла луна, окруженная звездными искорками, но над кольцами протянулись волокнистые облачные пряди, и подул ветерок, предвещающий снегопад.
В этот день Иван добыл соболя и призвал отметить удачу - зверек на сей раз достался ему без хлопот. После октябрьских праздников у них оставалось совсем немного спиртного, и поэтому никто не ответил Ивану. Но, воспользовавшись их молчанием, он достал фляжку, сдвинул на столе кружки и быстро выплеснул в них содержимое.
Так-то спокойнее будет, а то боязно от зимовья отойти, - пытался он оправдать свою настойчивость.
Не то осуждающе, не то одобрительно улыбаясь, Николай взял кружку.
Бери, Сережа, будем здоровы, - сказал он.
Закусили, как обычно, вареными белками, долго пили чай с остатками сухарей, слушали рассказы Николая.
Вот, Ваня, ругаешь ты кедровку, а не хочешь понять, как может она выручить охотника. Сколько раз бывало - загонит Пальма соболя, а там кедрина такой стоит, что медведь залезет - не увидишь. Ходишь, ходишь кругом - ни черта не видно! Глядь, подлетит кедровка, сядет на ветку и давай головой вертеть. И так уж наклонится, и эдак, а потом тянет вроде как с ехидством - э, мол, дружок, вон где ты! Слышишь, заворчал соболь, коротко так, словно ругнулся, а тебе того и надо, чтобы он себя выдал...
Сергей Александрович забрался на нары и включил свой транзистор. Тихая мелодия старинного романса наполнила зимовье, и все умолкли, внимательно слушая знакомую музыку.
Что, Сережа, небось надоела тебе эта тайга, не знаешь, как бы скорее к дому податься? - спросил Николай.
Хочешь - верь, хочешь - нет, - отвечал Сергей Александрович, - только, будь моя воля, жил бы я здесь до конца дней своих, лишь бы тайгу вокруг никто не тронул.
- А семейство, детишек куда ты денешь? Как они без тебя в городе перебьются? Да и тебе одному-то не сладко...
Что толковать об этом? Вернусь, куда деваться! Я же говорю - будь моя воля... А где она есть, воля эта?
Все помолчали. Иван, кряхтя, полез к печке подкинуто дровишек на ночь и принялся укладываться.
Ночью Сергей Александрович проснулся внезапно, словно испугавшись чего-то. У него сильно и резко стучало сердце, он дышал с трудом, точно сдавили ему грудную клетку. Ему стало страшно; застонав, он с трудом приподнялся, ощутил жар раскаленной печки, вытер с лица пот. Нащупав спички, зажег свечу; отблеск огня пробежал по закопченным бревнам, по черным хвостам висящих у стены белок.
Ровное дыхание товарищей и бормотание догорающей печки успокоили Сергея Александровича, он черпнул воды, сел возле двери, жадно глотая освежающе-холодный воздух. Сердце понемногу успокоилось, дышалось легче, но уснул он не скоро...
- Мертвая пороша, мужики, - радостно говорил наутро Николай, разжигая давно остывшую печку. - Ночью такой пухун вывалил - сегодня без соболя и домой грех идти! Спешить сейчас не надо, пусть, который утром ходит, набегается, а потом лишь бы следок встретить да чтобы в камни, паразит, не ушел.
Минуя ближние угодья, Сергей Александрович сразу направился к вершине Бой-Хема. Прояснило, свежий снег блестел на солнце, стволы и ветви деревьев чуть не сплошь побелели; собака весело носилась, отряхиваясь и задорно взлаивая, радуясь предстоящей охоте.

Они прошли километров пять, не встречая соболиных следов. Тропа едва угадывалась по небольшой бороздке на глубоком уже снегу. Коварный пухун казался невесомым, однако заметно сдерживал движения собаки и охотника. Сергей Александрович шел медленно, преодолевая какую-то непонятную слабость. Он прикидывал, где ему свернуть с тропы, когда увидел, что собака ушла куда-то в сторону.
Поперек его пути, прямо через тропу пролег совершенно свежий соболиный след. На пушистом снегу зверек оставлял глубокие отпечатки, они располагались совсем близко друг к другу, местами сливаясь единой бороздкой. А рядом с этой звериной тропой прошла и собака - она сама взяла свежий след. Неужели все сбывается? Сдерживая волнение, Сергей Александрович прошел по следу собаки примерно с полкилометра и взглянул на часы - миновало двадцать минут с тех пор, как встретился след. И в этот момент он услышал где-то очень далеко собачий лай.
Через мгновение Сергей Александрович уже бежал изо всей мочи. На бегу лай был не слышен, пришлось остановиться, переводя дыхание. Не чужая ли собака лает где-то там вдалеке? Нет, это точно, его Белка, только лай звучит необычно. Очевидно, она на дальнем склоне за развилкой ручьев. Как успела туда собака? Сергей Александрович решил не бежать, а идти быстрым шагом, экономя силы для решающего броска.
Благополучно миновав коварные крупноглыбистые россыпи, где свежий снег прикрыл щели между камнями, пробравшись через буреломный ельник, Сергей Александрович поднялся на отрог небольшой сопки, разделявшей притоки Бой-Хема. Теперь лай слышался отчетливо, в нем звучали отчаянные, яростные нотки. "И все же, - говорил себе Сергей Александрович, - всякое может случиться, Вдруг собака, преследуя соболя, наткнулась на глухаря или белку?.." Но в глубине души он знал всю правду. Конечно, это тот самый его темный долгожданный соболь, он уже загнан, и теперь остается не так уж далеко.
Лай умолк, но вскоре послышался снова. Теперь собака лаяла с визгом, требовательно и нетерпеливо. Сергей Александрович опять побежал, уже не слыша ничего, кроме этого призывного лая. Пот заливал глаза, он сдернул шапку, вытер лицо и прижал ее к груди, хватая воздух широко открытым ртом. Рискуя поскользнуться и повредить ногу, прыгал он по камням, пересекая русло реки. Теперь оставалось только приподняться по крутому склону с редкими кедрами и густыми зарослями даурского рододендрона. Хватаясь за его крепкие, как железо, ветви, Сергей Александрович отчаянно продирался вперед. Склон становился круче, ноги скользили на кожистых листьях бадана. Сергей Александрович спотыкался и падал, он был весь в снегу, но не чувствовал ни холода, ни утомления, только дыхания ему не хватало и все лицо было мокрым. Лай звучал уже где-то прямо над ним. Ухватившись правой рукой за выступ камня, он хотел встать удобнее, но оступился, и нога, скользнув по бадану, повисла в воздухе. Он старался нащупать опору, но вдруг ощутил сильный укол прямо в сердце. Сергей Александрович разжал руки, ткнулся лицом в снег, в запорошенную бадановую листву, немного съехал вниз и задержался на склоне, лежа с протянутыми вверх руками. Сознание работало ясно, он по-прежнему слышал яростный лай собаки, но острая боль расползлась по всей груди. Приподняв голову, он увидел у самого лица красноватые листья бадана, припорошенные снегом стебли рододендрона, отчетливо ощутил "багульниковый" таежный запах. Он хотел вздохнуть всей грудью, изменить положение тела, но снова уронил голову в снег и больше ее не поднимал. Он не слышал резких криков кедровки, которая перелетела от затаившегося на кедре соболя к лежащему невдалеке человеку, и только собачий лай звучал в нем, пока не слился с извечным шумом тайги... ...Вечером Иван и Николай вернулись в не-топленное зимовье, и допоздна откликались окрестные гольцы на их выстрелы. Потом пришла Белка. Не хотела смотреть людям в глаза, отворачивалась. Утром ушли еще затемно и легко распутали последнюю тропу Сергея Александровича. Все было ясно, и долго они стояли молча.
Пока двое нас тут, скажи, не я ли виноватый, что стопку тогда налил? - выговорил наконец Иван.
- Да кто ж это теперь точно скажет? Видать по всему, сердце-то у него было неважное. А тайга, она и есть тайга. С нею не побалуешь! Тут себя в строгости держать надо...
- А может; и не в этом дело? - угрюмо продолжал рассуждать Николай. - Тайга его поманила... Она всех манит, а всякому ли она по плечу?

Ф. Штильмарк

_________________
"veritas vas liberabit"

Многие охотники приходили к пониманию охоты после чтения хорошей охотничьей литературы... И я тоже не исключение..
Олег, придет время и я обязательно порекомендую твою тему своему внуку, надеюсь что она поможет ему полюбить охоту как полюбил ее его дед т.е. Я...
Спасибо тебе за такой замечательный сборник...
Большое дело делаешь...
С ув.

_________________
"Никакое происхождение собаки не прибавляет дичи в угодьях и ума владельцу" - / Хохлов С.В./
Каждый упрощает все, до своего уровня понимания, и это в принципе правильно, только нельзя это навязывать другим ...

У меня ребенок одну историю прочитал и говорит "мам, ты больше собак на охоту не бери, ладно, мне их жалко" т.ч. читать нужно не совсем вдетстве. Олег, огромное спасибо за рассказы.
То что завываю это так, (иногда девочкой хочется побыть)(честно говоря я фильм " Хатико "смотреть боюсь)
Вот меня многие знакомые женского пола не понимают, зато мои собаки будут знать зачем живут, а то как в старом мультике,"А,я зачем же я живу?"

_________________
А характер-то у меня - замечательный!
Это просто у них всех нервы какие-то слабые.
. Я девушка милая, добрая, всем всё прощаю...До тех пор пока не придумаю как отомстить!

Ну и замечательно. будем продолжать выкладывать помаленьку про охоту. про собак остроушек.

_________________
"veritas vas liberabit"

Надюш.вы с С.В меня засмущали не я же автор .просто нахожу рассказы и выкладываю для форумчан .для нас.

_________________
"veritas vas liberabit"

Олег вот и продолжайте в томже духе. У меня знакомая только изза данной темы на форум заходит.

_________________
А характер-то у меня - замечательный!
Это просто у них всех нервы какие-то слабые.
. Я девушка милая, добрая, всем всё прощаю...До тех пор пока не придумаю как отомстить!

Любовь прекрасна для двоих
Мы привыкли считать любовь своей привилегией, однако это не совсем верно. Многим животным присущи почти человеческие чувства сильного влечения к избраннику, нередко единственному. Им ведомо ощущение тоски в разлуке, переживания отверженного, ревность, радость близости и обладания.
«Моя» история дружбы волка с крупной восточносибирской лайкой случилась в коренной уссурийской тайге на юго-восточных склонах Сихотэ-Алиня в те уже удалившиеся годы, когда я носился по затаеженным сопкам с легкостью и нестомчивостью пятилетнего изюбра. Я знал ту породистую молодую суку, потому что во время экспедиционных охотустроительных работ ее хозяин — опытный промысловик Андрей Стоценко на два месяца любезно согласился побыть моим проводником, и нам вдвоем довелось вдосталь побродить под таежным пологом и наговориться.
Меня сопровождал совсем еще молодой кобель той же породы, с готовностью учившийся у опытной взрослой подруги «правилам таежного движения» и профессионализму универсального охотника. И потому я не из одного лишь любопытства подолгу за ними наблюдал.
Собаку звали Найдой. Характерными ее особенностями были неуравновешенность в поведении, благоразумная смелость, старательность в работе, разносторонность промысловых интересов... И, разумеется, преданность хозяину.
Она в равной мере охотно шла по следам соболя и медведя, рыси и кабана, притом не упускала возможности облаять белку или «прижать» колонка. Моему же «парню» только и оставалось во всем этом усердно копировать определенно обожаемую им красавицу-подругу, иной раз даже игнорируя мои хозяйские команды.
Впрочем, за Найдой и я наблюдал почти влюбленно. И не просто так мы с Андреем договорились: лучшего щенка из очередного, по счету предполагавшегося третьим, помета своей собаки он «записывал» на мою долю.
Но так сложились обстоятельства, что встретились мы лишь через два года. На мой вопрос о Найде он горестно махнул рукой, прикурил новую сигарету от до фильтра досмоленной предыдущей, а потом рассказал удивительное, подобное которому до того дня и мне никогда даже слышать не приходилось. И вот та история.
...Заневестилась Найда в начале февраля в тайге, до деревни было далеко, промысел с каждым днем улучшался. И решил Андрей свою помощницу передержать. Для сук это не трагедия: пострадает неделю-другую, да и успокоится на несколько месяцев до очередной потребности в женихе.
А однажды вечером вернулся Андрей в избушку один, чего раньше никогда не наблюдалось. Звал собаку, кричал, стрелял и в сизые сумерки заката, и в черное полуночное небо — все безответно. Чуть свет пошел ее искать. Через пару часов увидел ее вчерашний след обочь тропы кабаньей семьи. А через километр рядом с отпечатками аккуратных песьих лап потянулись крупные волчьи. Волк сначала несколько раз останавливался, внимательно изучал свежие следы, потом понесся по ним на махах. «Ну все, — решил охотник,— хана моей собачке... Разве ей уйти от прирожденного бегуна на большие и малые дистанции?» Однако тропление следов показало другое. Собака догнала и «поставила» к выворотню подсвинка, но вот повалить его ей сил недоставало. А примчавшийся волк с ходу взял жертву в крутой оборот, сбил с ног и вцепился в горло...
У подсвинка, увиденного Андреем, была выедена мякоть задних ног. Но поразительное заключалось в том, что добычу волк и собака ели вместе, хотя и протаяли их лежки почти до земли с противоположных сторон.
«Ладно,— улыбнулся мой собеседник,— в первую очередь разберемся, что же и как произошло и где эти новобрачные теперь. Мне-то сразу стало ясно, что волк в Найде легко определил готовенькую невесту, и определил еще по следам. А потом силой ли, лаской ли «взял» ее. Может, не сразу, в собаке ведь извечный страх перед волком... Который песью породу за усердное служение человеку изводит при каждом удобном случае, и даже неудобном. Но ведь, с другой стороны, корни происхождения у них общие до той степени, что дают плодовитое потомство. И пошел я разбираться по следам, причем из любопытства и для выяснения полноты событий зашагал сначала по вчерашним. И вот что увидел.
Пока волк «успокаивал» подсвинка, моя Найда рванула прочь, причем с переполоху помчалась не ко мне, и даже не в сторону избушки, а по более-менее чистому лесу. Волк же на огромных махах — за нею. Настиг он ее примерно через километр. В этакой крутобокой ложбине, в которую она легко сорвалась, но из которой же выбраться оказалось не так и просто. Там весь снег был перемешан и утоптан собачьими и волчьими ногами, однако ни кровинушки не было видно, ни даже шерстинки. Как я себе представил, волк догнал мою собачку и с ходу сшиб ее с ног грудью, а потом не позволил бежать дальше. Наверно, сначала показывал клыки, потом долго успокаивал, уверял в своих благородных намерениях, ласкался... И та покорилась. Покорилась и уступила как бы по принуждению, а вскоре и «присохла». Да так «присохла», что и о хозяине забыла, и об избе... А что? Волк для собаки — жених что надо. Все равно что Тарзан для деревенской простушки.
В той ложбине, — рассказывал Андрей,— они нежничали, однако, до по луночи. Мои выстрелы Найда наверняка слышала, может, возникало в ней желание вернуться к избе, да всесильный любовник не позволил. Но и не исключено, что не собиралась этого делать. Кто их до конца изучил — собак-то. В чувствах ведь людям мало чем уступают, а во многом страстнее их и порядочнее. И любить умеют. Знавал я одну суку, которая в свои сроки убегала к единственно признаваемому на всю жизнь «мужику» и мчалась к нему тридцать километров, пересекая четыре деревни, в каждой из которых кобелей водилось выбирай — не хочу. Упорные да очень уж охочие, бывало, бежали за ней стаей голов в двадцать, и бежали впустую.
... А потом, намиловавшись и проголодавшись, волк повел Найду к добыче. Бежали спокойно и дружно, следы тянулись рядышком, и, судя по ним, собака не сделала ни одной попытки отвернуть к хозяйскому жилью. Пировали у чушки долго и всласть, тут же ласкались и отдыхали, а ушли, почуяв мое приближение. И знала ведь, что обеспокоенный хозяин идет за нею, а и попытки ринуться ему навстречу не сделала. Любовь зла не только потому, что из-за нее и козла полюбишь. Слыханное ли дело — сука променяла вырастившего ее охотника и четыре года о ней пекшегося на первого попавшегося ей волка? Пусть и в пору сватовства?
... Прошел я сколько-то по свежим следам, покричал, пострелял... Призывал и грозно, и ласково... Потом еще прошагал с километр — напрасно. При выстрелах и крике моем даже не потопталась в угрызениях совести. И я укрепился в мысли: пока не нагуляется в меру, назначенную природным естеством, не вернется.

Но и трое суток прошло, и пять, и неделя томительно скончалась, а моей Найды не было. Снег стал под быстро набиравшим высоту солнцем сильно таять, путики я закрыл, выходить из тайги собрался. На настовую корку ночью дважды выпадала пороша, и утром я как-то встретил парные следы собаки и волка...»
Тут мой друг задумался, потом крутанул головой и заговорил с улыбкой: «И вот представь себе! Махнул я во зле на это собачье дело и собрался через два дня уходить домой в одиночестве. А утром... заскреблась в дверь моя собачка, заскулила обиженно и жалобно, вроде бы не она меня бросила, а я ее! Соскучилась, вертится, натурально плачет блудница, и я от радости едва не прослезился... Но вот она, представь себе, решительно вырвалась из моих рук и куда-то побежала. «Найда!» — крикнул я, но она и не оглянулась. А через несколько минут я увидел ее с волком. И она его определенно звала за собой к избе, возле которой стоял человек!
До них было метров сто, когда зверь твердо сел, а потом решительно лег, полностью выйдя из повиновения подруги. И как только она ни лаяла и ни повизгивала, как ни вертелась возле него — тот ноль внимания. И не пошевеливался даже, когда та убегала ко мне и обиженно смолкала.
А я оказался в раздвоении чувств. Первым побуждением было этого волка застрелить: и неожиданный приличный дополнительный заработок, и премия, и одним вредным хищником на участке меньше. Но... Все же какая необычность поведения в дружбе серого с собакой и вполне возможное волчье отцовство ее очередных щенков! И в этом раздвоении я зашел в избу и стал наблюдать за моими друзьями в окно, примостившись для маскировки от него подальше. Одну сигарету высмолил, другую... И вот волк встал... И несколько раз неуверенно шагнул к избе, натужно повинуясь увещеваниям подруги. Но опять лег... И снова поднялся... И еще несколько раз шагнул...
А я тем затянувшимся временем решал все ту же проблему: стрелять — не стрелять. Случись это в начале сезона или хотя бы в его разгаре, я попытался бы этого зверя до кое-каких пределов приучить к себе — интересно все же, удивительный эксперимент посреди тайги, похожий которому вряд ли когда случался... Но ведь послезавтра выходить, в деревню он со мной и за собакой не пойдет, это точно, а к осени все забудется и потеряется.
И взял я в руки ружье. Вогнал в стволы пулевой патрон и картечный. Далековато для тулки было — метров семьдесят. Но волк, нутром почуяв неладное, прилег обочь пня, напряженно уставившись в избу. А когда я приоткрыл дверь и стал высовывать двустволку, ринулся в бега. Пару решающих секунд я потерял из-за Найды, бросившейся на меня в полном понимании моего умысла. И мой дуплет вдогон волку оказался пустым. А собака умчалась за ним, не вернувшись ни через час, ни во весь этот день и другой. Прошел я по их следам изрядное расстояние, крови на них не увидел, собачьего ответа ни на свои отчаянные призывы, ни на ласковые не дождался. И ушел в деревню один.
Сама моя Найда в ту деревню прийти не могла, потому что добираться до нее надо было сначала двадцать километров по таежной тропе, потом тридцать — на лесовозах и далее на попутном транспорте. Но это я говорю лишь к слову, потому что она, как я выяснил через три месяца, уходить из тайги уже не собиралась: волк для нее стал радостью и смыслом жизни, я же, посмевший в него стрелять, перестал быть ей хозяином и другом.
... Спрашиваешь, как выяснил? А вот слушай. В конце мая пошел я на свой участок проведать природный солонец и попытаться добыть пантача. Добрался удачно: друг Петро довез до тайги на «Москвиче», а к вечеру того же дня я был в своей избушке. И в первые же минуты, походив по дворику и вдоль путиков, убедился, что сюда временами наведываются лайка и волк. Косулю они съели прямо под прикрытием лабаза, оставив от нее лишь клочья шкуры и копыта. А в трех сотнях метров, под нависью кедровой кроны, лежали уже крепко запахшие остатки изюбра-прошлогодка, причем нетрудно было определить, что задрал его волк, собаки тут не было, а мякотные части ног отгрызены и унесены... Ясное дело, упер их зверь в логово для своей супруги, наверняка разродившейся потомством. Прикинул я и смекнул: разрешилась Найда в середине апреля или неделей позже, щенкам сейчас более месяца, и теперь она уже запросто отлучается от гнезда по своим родительским заботам, пока еще, скорее всего, попеременно с отцом семейства. М-да-а...
Всю ночь обсуждал я с собою эту историю. Ясное дело, одичала моя Найда, проснулся в ней волк. А до чего не дошла она собственными инстинктами, или, как ты говоришь, подсознательной памятью предков, натаскал ее настоящий зверь. За время сожительства с волком сейчас она уже настолько пропиталась его запахами, что вся волчья родова признала ее своей.
Щенки, конечно, помесные, интересно было бы и на них взглянуть, и на все семейство в сборе, однако попробуй отыщи логово... К тому же я успел свыкнуться с потерей лайки, пантовка теперь меня интересовала больше, и чуть свет я ушел на солонец.
А там тоже оказались собачьи и волчьи следы, старые и свежие, но это меня уже не удивило, потому что Найда здесь со мною бывала, а волки солонцами и сами всегда интересуются по известным причинам, и даже посильнее человека интересуются.
На том солонце фарт пришел ко мне в первую же ночь. Разделал я пантача, часть мяса определил в холодные родники, остальное посолил в брезентовых мешках. Требуху закопал, прибрал после себя солонец и рванул с пантами к зимовью для заварки их и сушки. Рас-считывал со всеми делами покончить к пятому дню, потому что в полдень шестого у выхода из тайги меня должен был поджидать Петро.
Через день, подвесив полуобработанные панты для провяливания на ветру, я заспешил на солонец за мясом. Подхожу ти-и-хо, с остановками... Ветерок тянул мне навстречу... И потому я заметил их первым. Кого? Да Найду со своим возлюбленным! С раздутыми боками, определенно наевшись до отвала, они озабоченно уходили с солонца. И так умиротворенно уходили, что подошли ко мне не далее чем на десяток метров.
Увидев человека, но еще не распознав, они вкопанно замерли и уставились в меня — на несколько секунд. Когда волк одним махом развернулся и ударился в бега, я крикнул: «Найда! Ко мне!» Та взвизгнула, бросилась ко мне определенно с радостью, однако в то мгновение подал властный голос волк, и она покорно обернулась в его сторону и тут же помчалась за ним. Но когда я еще раз во всю силу голоса позвал ее, она опять с визгом понеслась ко мне! И подбежала, стала прыгать, в лицо норовила лизнуть. Визжит и плачет, и я ее глажу, уговариваю успокоиться, уверяю, что все будет хорошо, что теперь никакие серые разбойники нас не разлучат... А сам ищу веревочку, чтоб накинуть ее на шею...
Так близко было счастье... Но тут наши восторги перекрыл тягуче-дикий басовитый волчий вой: «уу-ооо!» И мою Найду как ветром сухой лист подхватило, через миг она была уже в десяти метрах от меня, замерла, полуобернувшись ко мне, и тоже взвыла, подняв голову в небо, мешая собачий брех с волчьим воем... Не то просила извинения, не то прощалась...»
Тут мой рассказчик замолчал, без объяснений ушел куда-то, но через пять минут вернулся и заговорил совсем о другом. Я было подумал, что на том и закончилась история о немыслимой вроде бы для собаки, преданность которой человеку не имеет аналогов, измене хозяину, однако на всякий случай вопросил: «Скажи, Андрей, и больше о Найде ты ничего не знаешь?» А он и отвечает: «Отчего же? Жди меня через четверть часа для продолжения рассказа».
И ровно через эту четверть он снова заговорил:
«В сентябре было. Я заехал в тайгу готовиться к охотсезону, а еще дал мне промхозовский охотовед задание по учету изюбров на реву. И вот как-то сижу я поздним вечером, слушаю кричащих со всех сторон быков, на планшетке их помечаю... И вдруг ночную темень, плотно окутавшую тайгу, разорвал вой волчьей стаи: «уу-ооо-уу». И все мое нутро затрепетало невесть отчего, да только не от страха — чего мне было бояться? Рядом с избой-то! С мощным карабином в руках! А вот вроде бы открылось предо мною что-то особенно дикое и таинственное...
Волк-вожак выл на низких тонах этаким густым басом, с ударением на «ооо», а его подруга переливалась малопохожим на вой волчицы тенором. Всю силу она старалась вложить в «ууу», однако это ей удавалось плохо, и она срывалась на слитный собачий лай. То определенно была моя Найда... С повзрослевшими детьми, которые и не выли, и не лаяли, а просто скулили восторженными от избытка сил и впечатлений альтами и звонко полаивали.
До них сначала было не более километра, потом они завыли подальше и в другом направлении, и я решил, что выводок волкособак приступил к свободной охоте. Что теперь родители учат их жить по-волчьи, а те стремятся показать, что и сами не лыком шиты. И я подумал, что обученные настоящим волком совместно с прекрасной охотничьей собакой прибылые встанут на по-волчьи сильные ноги мастерами жить по-волчьи ничуть не хуже, чем их чистокровные собратья.
... По первым октябрьским порошам я убедился, что они продолжают жить и охотиться дружной семьей, причем мне во вред. То и дело я находил остатки добытых стаей и съеденных изюбров, кабанов и коз, мне же оставалось все меньше шансов выполнить план-задание по заготовке мяса для сдачи промхозу. Как назло, таежный участок этой стаи совпадал с моими угодьями. И не потому ли, задумывался я, что их в совершенстве знала Найда? Не желавшая осваивать неизвестную тайгу?
Да, она не только оставила и забыла меня ради волка — она теперь стала для меня вроде бы и недругом. Знала ведь, встречая мои свежие следы, что я начал очередной сезон, но ни разу не пришла к избе, и даже не подходила к ней ближе полукилометра. По моим путикам не ходила и своей родне запретила это делать. И самоловами никто не интересовался.
Зло на нее во мне крепло, я все чаще подумывал ликвидировать всю эту волчью нечисть вместе со своей бывшей подругой и все же не решался: жалко было. Но не стало этой жалости после того, как ее семья принялась есть добытого мною, освежеванного и уложенного на временный лабаз большого жирного кабана... В тот же день я сбегал в зимовье и вернулся с ядом и волчьими капканами. А для пущей надежности соорудил из бревен две огромные кулемы.
И тут же пошел снег, и выпало его за ночь ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы прикрыть и приглушить мои следы и запахи, замаскировать самоловы и не вывести их из строя.
А через два дня они меня «ждали». Все. Найда угодила лапой в капкан, ее возлюбленного придавило бревном кулемы, один прибылой тоже сидел в капкане, а еще трех я выследил и подобрал отравившимися.
Найда встретила меня почти как волчица и как незнакомого ей человека. Она сильно возмужала, стала более мускулистой, чем я знал ее, от нее несло крепким волчьим запахом. Она меня, конечно же, узнала сразу, однако как хозяина, даже бывшего, не приняла. Больших трудов мне стоило стянуть ее шею ремнем и привязать на железную цепь капкана. А когда я на ее глазах добил волка и волчонка, потом же в своих заботах проходил мимо нее, она впилась мне в бедро, и я оглушил ее топориком.
К избушке я приволок ее силой и посадил на цепь, надеясь, что ее дикий любовный роман и романтическое материнство со временем забудутся. Однако она упорно не притрагивалась ни к еде, ни к воде и медленно умирала. Она почти не шевелилась, а лежала на животе, бросив голову на вытянутые вперед ноги и закрыв глаза. Лежала ночь и день, сутки, другие, третьи... На мои попытки поговорить и приласкать реагировала непримиримо и агрессивно, катая в горле рык. А через неделю, вернувшись вечером в избу, я увидел ее мертвой...»
Тут можно было бы поставить большую точку. Но наверняка среди читателей этой были найдутся скептики, пожелавшие меня «срезать»: такое в жизни, мол, быть не могло, такое можно лишь придумать...
И потому я позволил себе сделать к рассказанному нечто вроде обстоятельного эпилога.
В дикой природе чего только не случается. Человеку, отдавшему ей большую часть жизни, нередко приходится свидетельствовать необыкновеннейшие события, даже остепененным кабинетным охотоведам и зоологам представляющиеся вымыслом, охотничьими или рыбацкими байками, в которых автор, может быть, и не сочиняет, однако сильно преувеличивает.

Сергей Кучеренко

_________________
"veritas vas liberabit"