Главная Рыболовно-Охотничья Толкучка
Бесплатная доска объявлений
 


Общественное Движение "ЗА ТРАДИЦИОННЫЕ ОСНОВЫ РОССИЙСКОГО ОХОТНИЧЬЕГО СОБАКОВОДСТВА"

 

ВОО Росохотрыболовсоюзъ

Виртуальное общественное объединение Российский Охотничий и Рыболовный Союзъ (18+)
Текущее время: 28 мар 2024, 17:29



Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 128 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6 ... 9  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #31
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 16:40 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Трус
Председатель общества охотников Валера Зимин чертыхался, кривя в злобе губы, и про себя бурчал, что пристрелит этого недоумка. Поначалу подарок московского охотника льстил ему: великолепная родословная и отличный экстерьер этой красивой лайки вызывал неприкрытую зависть у местных охотников. Но кличка Трус, данная собаке егерем Рюриковым, прочно прицепилась к ней. Помпезная запись в родословной - Янычар, - сделанная Зиминым собственноручно, все чаще стала уходить на задний план.
Подвыпив, Зимин сажал напротив себя жену и сына и, сверкая пьяными глазами, с угрозой в голосе талдычил: «Видик - купил, квартиру - купил, новую машину - купил, одета - не хуже жены директора рынка, чего вам еще не хватает?» - и, пустив слезу, засыпал за столом. Достаток посетил его только в последнее время. Новые русские сорили деньгами, делали щедрые подарки. Выпивка все чаще пестрела иностранными этикетками. Виски, джин, текила, французский коньяк отрыгивались чужим запахом, а вкус севрюги, утиного паштета, бутербродов с икрой напоминал вкус полыни.
Валера никак не мог разобраться в иерархии сегодняшней жизни. «Братки» с бычьими шеями и леденящими душу глазами, наплевав на сроки и лицензии, «мочили» все, что шевелится. В одном из загонов, положив семь лосей и вырезав у них только языки, сунули тысячу «зеленых» за шиворот, буркнув: «Спасибо, хорек».
Силовые структуры тоже не считались ни с чем. Жестоко браконьерили в ночных охранных рейдах, вывозя парные туши, якобы конфискованные у скрывшихся браконьеров. Охота с местными охотниками не приносила ни морального, ни материального удовлетворения: их простые заботы совсем не трогали его.
Чтобы как-то разобраться в себе, он стал уходить один в лес, иногда брал с собой Янычара, старался приучить его к охоте. У пса было великолепное чутье, но далеко уходить от хозяина он боялся. Отбежав на двадцать шагов и услышав треск дерева от пронзающего мороза, он, прижав уши, стремительно мчался назад, жался Валере в ноги и жалобно скулил. Одно слово - трус. Ни злые пинки, ни походы в лес, ни даже периодический голодный паек не делали его смелее. И все чаще в поселке со странным названием Нечистое слышали его голодный вой.
Сроки охоты заканчивались, и Валера мечтал в январе уйти в отпуск, уехать к сестре в Ярославль, чтобы быть подальше от всех этих забот, угроз и пьянок. Его одинокая сестра уговаривала бросить эту нервную работу: «Валера, у тебя все есть - квартира в городе, дом в селе, маленький сын. Что тебе еще надо, чтобы встретить старость?» Но лес держал его крепко. Местная красота становилась ему все дороже, и он благодарил бога за то, что дед и отец пустили корни в этих краях...
Обычно Валера не добирал подранков, предоставляя это егерям, но в этот раз вечером прибежал местный охотник Иванов и рассказал , что из заказника в обход егеря Рюрикова перешел быке девятью отростками на голове и что в первом же загоне главный редактор районной газеты «Демократ» «прошил» ему брюхо и три часа шел по следу вместе с егерем. Лишь ранние сумерки заставили их прекратить это пустое и тяжелое занятие.
Ночью Валера спал плохо: его меркантильную душу тревожили громадные рога лося. Директор одного из московских охотничьих клубов давно просил добыть большую голову с хорошими рогами. Всю ночь он торговался с директором, пытаясь слупить с того пятьсот, тысячу, а то и полторы тысячи «зеленых»: у них там, в Москве, денег куры не клюют.
На рассвете приехал Иванов с сыном и сказал, что собака Рюрикова сорвала все лапы, лежит, стонет и работать вряд ли сможет. Валера нехотя и со злобой запихнул Янычара в задний отсек УАЗика и, посадив Иванова с сыном, поехал на развилку к деревне Калино. На ее краю уже собрались три машины: потрепанная «буханка» Рюрикова, редакторский «джип-исузу» с запотевшими окнами (видимо, тот всю ночь «квасил» с братом) и «Нива» местного врача-хирурга, заядлого гончатника.
Рюриков, морщась от боли, рассказал, что он уже обошел все большое болото, где скрылся рогач. Выхода нет, надо брать собаку и с подхода добить подранка. Свою кандидатуру он снял: разошлись швы от недавно прооперированного аппендицита. Он уже не раз просил Зимина дать ему передышку, но тот, зная опытность егеря и присущее ему чувство ответственности, все совал ему своих блатных, снимая с них пенки у себя в конторе.
Валера оставил Рюрикова у машин, а сам командным голосом послал остальных перекрыть перешеек, соединяющий болото с лесом. Янычар, повесив голову, плелся на коротком поводке сзади.
Скоро все поглотила предрассветная тишина. Валера шел на коротких лыжах по глубокому снегу, Янычар обузой тащился сзади. Вдруг, зашевелив заостренными ушами, он потащил хозяина вперед. Глухо зарычал, остановился, проскочил у Валеры между ног и опрокинул его в снег. Потом истошно завизжал.
Пнув его ногой и привязав коротко к осине, Валера, чертыхаясь, поплелся дальше по неровному следу сохатого и насчитал две лежки с кроваво-желтыми выделениями. Понял: рогач не жилец. Но все же визг Янычара смутил его: чем черт не шутит, вдруг волк, очень уж испугался этот бездарный кобель. Перезарядил ружье, засунул картечь в левый ствол. Вскоре донесся резкий запах протухшей утробы, а за ним еле слышное чавканье. Может, голодный кабан жрет внутренности? Валера замедлил шаги и тихо подошел к краю оврага. Внизу, в густых кустах, кто-то урчал и чавкал. Кусты шевелили макушками.
Бык лежал в неестественной позе брюхом кверху, один рог отлетел, из разорванного глаза сочилась кровь. Громадная бурая махина, засунув голову в утробу лося и охая, пыталась вырвать внутренности, ничего не видя и не слыша вокруг. Зимин узнал зверя сразу. Это была старая хромая медведица, за которой гонялись уже несколько лет. Летом она чутко обходила овсяные поля и, как заколдованная, приходила на овсы, когда охотники, отсидев несколько вечеров, уезжали несолоно хлебавши. Однажды в конце лета Сашка Рюриков столкнулся с этой громадиной, волочащей заднюю ногу, где зияла громадная рана - следствие встречи со старым секачом. Его самого егерь нашел с переломанным хребтом на краю болота. Череп с громадными клыками он отдал директору охотничьего клуба в благодарность за купленное на подкормку зверей зерно.
Валера покрылся испариной. Вчерашний скандал с женой, когда она в очередной раз грозилась бросить его со всем нажитым богатством, предчувствие потери трофея, за который он хотел содрать с директора клуба тысячу баксов, толкнули его на необдуманный поступок. Вскинув ружье, он послал пулю в громадную голову медведицы.
Еще не затихло эхо выстрела, как она, крякнув от боли, понеслась низом оврага в темнеющий за склоном лес. Ее жуткий рев слился с выстрелами в конце оврага. Валера насчитал их семь. Еще раз взглянув на испорченный трофей, он доложил патрон с пулей в ствол и поплелся к машине.
Истошный вой Янычара и его мелькнувший силуэте обрывком поводка заставил Зимина насторожиться. Пес, визжа, пролетел к центру болота. Медведица появилась чуть позже, неуклюже припадая на пораненную секачом ногу. Из ее могучей шеи фонтанчиками хлестала кровь. Валера поймал на мушку могучее плечо зверя и нажал на спуск. Медведица взревела от боли, развернулась и, не снижая скорости, громадными прыжками бросилась в его сторону по протоптанной тропе. Последнее, что помнил Зимин, это вздыбившийся во весь рост зверь, гулкий выстрел и его собственный истошный вопль.
Очнулся он к утру, медленно открыл глаза. Увидел жену, сидящую в белом халате рядом с кроватью. Она, заметив, что он очнулся, стала беззвучно плакать, потом сказала, что операция прошла успешно, что Рюриков тоже жив и что она очень-очень любит Валеру.
Следователь, которому поручили дело, постепенно выстроил картину произошедшего. Услышав жуткий вопль, Рюриков схватил ружье, затолкнул в стволы патроны и что есть силы побежал по следу, чувствуя, как адская боль пронзает живот и что-то теплое через пах стекает в валенки. Он скинул их, чтобы было легче бежать, и, оставляя на снегу кровавые пятна, понесся вперед.
То, что он увидел, повергло его в ужас: громадная медведица, навалившись на Зимина всем телом и как-то неестественно вывернув голову, рвала его ноги. Фирменные меховые сапоги превратились в кровавую кашу, между их ошметками кое-где проглядывали белые кости и желтоватые жилы. Стрелять было нельзя, и Рюриков закричал что было сил, чтобы отвлечь зверя. Никакого впечатления. Что делать? Ведь еще секунда, и Зимину конец. Что делать?!!
И тут что-то серое вылетело из кустов и повисло на загривке у медведицы. Та резко подняла голову, здоровой лапой смахнула с себя собаку и переломила ей хребет. Этого было достаточно: дуплет разнес зверю голову. Валявшийся рядом Трус не скулил, не визжал, а смело и злобно рычал в предсмертных судорогах.
Рюриков, превозмогая боль, с большим трудом стянул край туши с изуродованного тела Валеры и потащил его к машинам.
Как оказалось, первый выстрел Зимина разбил нижнюю челюсть медведицы, из-за чего она не могла сомкнуть прикус, и это спасло кости его ног. Второй выстрел раскрошил у вставшего на дыбы зверя лапу, и лишь оставшийся мизинец разорвал Валерино ухо, оставив на голове глубокий шрам.
Из больницы он вышел через два месяца, сильно хромая. Рюриков болел дольше, его даже два раза возили в Москву на операции.
Надо сказать, что блатные охоты в районе прекратились. Что тут сыграло роль, неизвестно. Может быть, охотничий люд постепенно излечивался от трусости и начал давать отпор наглой нечисти, может быть, еще что. Правда, приезжие два раза жестоко били Зимина, подожгли дом, но порядок все же налаживался.
Истлевший труп Труса Валера бережно перевез на крутой берег реки Обноры, закопал и поставил шест с дубовым щитом, на котором было вырублено одно слово - «Янычар».

Виталий Кошелев-Бочкин

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  

 

"Селигер 2018"

 
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #32
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 17:00 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Шпана
— Стреляй его, гада! Стреляй! Надоел уже своими выходками, сволота! – кричит сзади Петрович.
Это он о кобеле своём любимом, при общении с которым глаза его начинают лучиться добротой и нежностью — когда тот прыгает ему на грудь, пытаясь лизнуть прямо в губы, а дед рывками отстраняет голову, ласково треплет ему холку и приговаривает:
— На-на-на-на-на. Ну-ну-ну.
Это он о том, кто весь сезонный план по соболям, бывало, делал. Кто четыре соболя в день, бывало, загонял. Кто его на себе в перевал в упряжке вытаскивает. Кто прародитель всех их собак.
В том, что он «сволота», Сергей с отцом согласен, но стрелять его не собирается, лихорадочно обдумывая, что же предпринять…

· · ·

Шпана – он и есть Шпана. Это известное дело: как собаку назовёшь, такой она и будет. Кличку ему не Петрович давал, а мужики-сенокосчики, что в Деревне летовали. Он его им оставил, когда с рыбалки возвращался, где походя на речке Калушке у бича Петюрина щенка и приобрёл. Они у него с Алексееичем и приставать-то даже не собирались, но куда деваться, если вышел тот на берег, услыхав мотор, и махнул рукой. Места тут от жилухи далёкие, сотнями вёрст меряются, так что игнорировать никакого человека нельзя – Закон тайги ещё никто не отменял. Может, помощь какая нужна, а может, просто с людьми, а не с собаками поболтать хочется.
А у Петюрина свора ого-го какая! Сохатого сами ставят и сами же положат — хозяину пай для себя отбирать приходится. Ну а если жрать нечего, так лови любую псину, да на рагу.
В тот раз Петюрин съестного припасу попросил – крупы там, чаю, сахару — что лишнего есть, а взамен свежей сохатиной побаловал. Понятно, что пропала бы она по лету у него, — холодильников-то в тайге нет, а тут Лексеич с Петровичем мимо проезжали, так что подфартило ему продуктишек приобресть.
Пока чаи гоняли да мен вели, заприметил Петрович щенка, из кустов вылезшего. Понравился он ему, тем уже, что родова у него знатная, хоть с виду и неказистая.
— Ну что, — сказал, — заберу щенка-то? Вон у тебя их сколько! Пузырь, ну два пусть будет, с кем-нибудь отправлю.
— Четвертной! Да у меня собаки!.. – и полилась хвальба на все четыре стороны.
— Окстись, — сказали мужики, — ты тут в безлюдье умом, видать, двинул. Где это видано, чтобы такие деньги за щенка паршивого отдавать? Бутылка – красная цена!
— Четвертной! – упёрся хозяин.
— Да ты от нас продукты, считай, даром получил, всё равно прокис бы твой сохатый! – взбеленился Алексеич.
Петрович же, прерывая спор, достал деньги и отдал требуемую сумму.
— Чтоб ты сдох! – на прощание сплюнул его напарник.
Сдох Петюрин года через два, а собаки съели его – лишь ступню в сапоге оставили.

Всё лето жил щен в деревне, Шпаной по малолетству своему прозванный. Кормёжка у него там знатная была, мужики собак на вольных хлебах не держали — каждый день им варили, да ещё кишочками рыбьими сдабривали. Для щенка Петрович вертолётом из посёлка мешок крупы передал.
К осени тот начал уже собаку напоминать: в холке не шибко чтоб большеват, хвост серпом, башка великà и черна, с белой полосой ото лба и до носа, грудь широкая, как у бульдога, а зад худощав и узковат. Передние, чуть по-кавалерийски кривоватые ноги — в крап по белому, и тело всё пятнами чёрными, да на белом сголуба фоне. В общем, экстерьер такой, что поглядит на него эксперт какой собачий, — плюнет и разотрёт.
Но понимал Шпана охоту! – куда с добром. Тот четвертной в первый же сезон оправдал, загнав шестнадцать соболей. Вот их он только и любил. Бельчонку там какую тоже найдёт, если любимых нету, а глухаришек лаять не умел, но тут наука особая, не всем собакам доступная.
Копытных на дух не признавал – не существовало их для него, словно пустое место. Напорется на след, морду в него сунет — ню-юхает, ню-юхает, потом фыркнет, и дальше побежал.
Медведя лаял, когда других собак поддерживал, а иногда и бросит это занятие, да по своим делам подастся.
Характер его хулиганистый так на всю жизнь и остался — забияка он был знатный. Как в Деревню идут, так за три версты слыхать, что прибежал собачий Хозяин Деревни на малую родину нынешних обитателей её из племени своего ревизировать и строить по ранжиру. Место там низкое и широкое – далеко слыхать. Мужики-зимовщики уже знают: Петрович идёт! Давай печку подтапливать, еду греть, чаю побольше кипятить, собакам ставить, да в окошко поглядывать.
Друзей ни среди собак, ни среди людей у него не было – одна лишь преданность хозяину беззаветная и доверие к нему безграничное, которое и любовью-то назвать, кажется, нельзя. Но придурь у него была! И придурь немалая. А кто, из людей даже, на земле этой грешной живущих, может сказать, что он без придури? Лишь тот, кто может сдержать её в себе! Но для двуногих главное, чтобы они осознавали её и каялись, а собакам, тварям божьим, прощается.
Иногда на него находило, и он хватал сбитую белку или рябчика и начинал их поедать прямо на глазах у хозяина.
— Фу, сволочь! Стой, гад! Нельзя-а!
Но окрики на него не действовали, и он спокойно и не особо таясь отбегал подальше, ложился и начинал не спеша хрустеть костями на коренных зубах, удерживая добычу лапами. Бежать за ним было бесполезно, и они в лучшем случае плевали, матерясь, в его сторону, а в худшем запускали в него палкой, подвернувшейся под руку.
После этого Шпана исчезал с глаз совершенно. На путике в этот день его заметить было нельзя — лишь у зимовья его можно было увидеть, и то только вдалеке, где тот делал себе лёжку и укрывался в ней, каждый раз пригибая голову, если кто-то смотрел в его сторону. Не подходил к оставленной для него еде и не откликался на зов даже Петровича.
Наутро, так и не встав за ночь с лёжки, он дожидался, когда двуногие его собратья-охотники отправлялись по чуднице, и стремительно исчезал в том же направлении. Бывало, что дождаться он был уже не в силах, и убегал прежде, и тогда возникала угроза потерять его на день. Приходилось тогда идти, закрывать в зимовье других собак и определять направление, куда тот подался. А он уходил реабилитировать себя в глазах хозяев посредством нахождения соболя.
Шпана непременно находил его в этот день! Из-под земли доставал! Иногда у черта на куличках!
Заслышав подходящего к его полайке человека, он с каким-то бешеным азартом и радостью кричал на соболюшку, подпрыгивая от чувств и бросая в сторону подошедшего весёлые взгляды, и словно говоря:
— Вон он! Вон! Я нашел его для тебя! Нашел! Нашел! – чего с ним в других случаях никогда не бывало.
Он не хватал даже сбитого соболя, лишь подскочив к нему, внимательно следил, чтобы тот не убежал. Аккуратно, как воспитанная собака, слизывал кровь с головки подсунутой ему для этого добычи, и начинал весь искручиваться-подлизываться, вилять хвостом и умильно крутить головой, преданно глядя в человечьи глаза, всем видом своим показывая:
— Вот видишь, я хороший, я хороший! Не ругай меня! Не ругай!
И охотник склонялся к нему, трепал по загривку и удовлетворённо говорил:
— Молодец! Молодец, сволочь такая!

· · ·

— Стреляй! Всё равно старый уже! Ну его на хрен, сторожить нечем, а тут!.. – настойчивее повторяет подошедший Петрович, но Сергей точно знает, что в Шпану не выстрелит.
Сторожить ловушки действительно нечем. Тайга в этом году пустая: рябчики прошлой зимой погибли под снегом из-за перепада температур, белки совсем нет, и даже кедровки лишь иногда нарушают тишину тайги.
И вот подфартило – они добыли из-под Вулкана глухаря, но Шпана вытащил его на лёд реки, на который сейчас выходить опасно, и в двадцати метрах от них лежит и пытается его жрать.
«Сорок наживок! Сорок!» — бьётся у Сергея в голове.
«Что лучше? По уху или перед носом?»
«А вдруг дёрнет головой, и попаду в ухо?»
«Давай у носа!»
— Щёлк! – ложится пулька перед носом Шпаны, выбивая лёд так, что брызги осыпают ему голову, но он только жмурится, поглядывая на людей, и продолжает своё занятие.
— Щёлк! – ещё раз прямо перед мордой, чтобы лёд забил ему ноздри. И он пугается, вскакивает, внимательно всматривается в то место, куда легла пуля, смотрит в сторону хозяев — они начинают на него кричать, и от этих криков он бросает глухаря и скрывается в лесу на той стороне речки.
Сергей подзывает лежащего невдалеке Вулкана, показывает ему добычу, и тот приносит её так, будто его всю жизнь учили приносить поноску.

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #33
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 19:04 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Осиновый лист
Конец третьей декады августа. Днем столбик термометра поднимался до отметки +20°С. Но вечером, к семи часам, жара резко спадала и даже становилось прохладно. Два дня, собирая грибы, мы искали глухариные выводки близ весенних токов. Переходя с поляны на поляну, от одного дерева к другому, из гривы в гриву, читали страницы жизни леса. Вот углубление в земле от копыта лося с примятой и местами вдавленной травой; вот царапины на лесной тропке, вьющейся среди ельника, от когтей барсука; на приболотке старая купальня кабанов; на высохшей осиновой валежине помет куницы; а вот наброды и помет выводка глухарей по краю брусничной поляны с потревоженным муравейником. А сам выводок где-то недалеко.
Удача нам сопутствует, грибов собрано много. Заодно зреет план охоты на следующую неделю. Первый выход наметили на вечер 27 августа. С утра - ревизия дробовых патронов, проверка ружей. В путь тронулись в шесть часов вечера. Haши лайки западницы, на поводках. Болтая о предстоящей охоте, проходим отрезок пути в 4 км, желаем друг другу успехов и расходимся в по разным маршрутам.
Мне предстояло провести охотничий вечер на восточных гривах Селитского болота, а приятелю - на юго-западных гривах. День был на исходе. Солнце садилось как бы в лес за болотом Моя сторона залита последними лучами заходящего солнца, и начавший желтеть, буреть лист на деревьях играет разными бликами. Тени учинялись. Становилось прохладно. На полянках кое-где стрекотали кузнечики, но по мере продвижения вперед становилось все тише и тише.
Я двигался метрах в 30-ти от кран камыша по зеленому ковру мха. За ним шириной в 2 км, а местами и шире, простиралось мощное сосновое кочкастое болото. Год выдался урожайным на гонобобель, чернику, бруснику, да и клюквы, поговаривали местные, будет много. Чувствую, как сорвалась лайка, слышу медленный шум падающей птицы и легкий удар добычи о ковер мха. Веселое повизгивание Айнухи. Взял. Перед камышом поднимался старый высокоствольный осинник с вкраплениями ели. Подлесок состоял из рябинника, ельника, «нижний этаж» был занят черничником. Местами встречались небольшие полянки, сплошь усыпанные волнушками. Из-под елей везде торчали серушки. Шел слой гриба для засолки.
Моя западница находилась в глубоком поиске уже минут 30. Пройдя еще с километр, я дошел до метровой просеки, прорезавшей болото с востока на запад, и встал Неделей раньше, собирая грибы, мы именно здесь обнаружили глухариный выводок из восьми птиц. Осматривая осинник, пришли к выводу, что глухарь пошел на осиновый лист Оставалось ждать.
Стало совсем прохладно. Где-то высоко в небе прокричали журавли, птицы обучали летным азам молодняк. Кузнечик, стрекотавший справа в сухой траве, замолчал. В болоте слева что-то прошумело, и вновь тишина. Вынул компас и еще раз проверил азимут. Собаки нет.
И как бы в ответ на мои мысли спереди, метрах в четырехстах, заработала Айна. Несколько минут слушал, определяя, по кому она работает. Голос звонкий, но не злобный, отдает не часто, не перемещается, на глухой не переходит. Глухарь. "Ну матушка, не сорви его", - с этими словами подхватываюсь и быстро иду на голос.
Приболоток становится сырее, появляются сосны. Двигаюсь, постоянно поворачивая пятку, прежде чем оторвать сапог от мха, иначе хлюпает и мои движения слышны. Таким образом преодолеваю метров 300. Впереди мокрая проточина, заросшая местами чахлым камышом, шириной метров в 30. На ней ни одного деревца, кустика, а дальше высится горбушка со здоровенным осинником и частым подлеском из ельника В нем-то и работает Айна.
Перевожу дыхание и внимательно осматриваю ближайшие кроны осин. Желто-зеленые, светло-зеленые, буро-желтые листья местами совсем скрывают сучья. Не подшуметь бы Сумерки надвигаются быстро, и надо успеть «подкатить» к осине.
По-кошачьи припадая, на полусогнутых переползаю мокрую проточину и ищу глазами в ельнике хоть какую-нибудь тропку.
До работающей лайки метров 80, Вхо-жу на цыпочках в ельник, осторожно двигаюсь в направлении собаки. Преодолеваю метров 25 и оказываюсь на краю крупного, чистого, высокоствольного осинника. Кое-где местами а рост человека встает елочка Земля вся покрыта зеленым мхом, и на нем ровным одеялом лежит буреющий осиновый лип. Собака работает передо мной, но я ее не вижу.
Надо обозначить траекторию своего движения. Пальцами левой кисти делаю два щелчка, и чуть спустя голос Айнухи перемещается немного влево, еще плотнее к болоту. «Услышала, молодец Полдела сделано. Теперь. Ясно, где. Осталось набраться терпения».
Голос работающей собаки становится еще реже и ласковее. Осторожно начинаю скрадывать. Метров через 30 оказываюсь возле огромного осинового ствола. Прячась за него, перевожу дыхание и начинаю прислушиваться и осматривать кроны впереди стоящих осин. Где-то здесь прячется глухарь.
Время идет, собака осторожно, ненавязчиво облаивает, но мошник не выдает своего месторасположения Очевидно, старый, опытный. Смеркается.
Справа в стороне застонал лось. Над макушками деревьев со стороны болот прошумели утки. Опять щелкаю пальцами Собака замолкает, а вскоре появляется возле меня. Нажатием руки укладываю ее возле себя, оба замираем. Минут десять стоит гробовая тишина. В воздухе иногда кружит опадающий осиновый лист, мягко ложась на мох, Айна, причмокивая, лижет лапы, а я внимательно слушаю и всматриваюсь в кроны осин. За ними темно-синее небо, начинают появляться звезды.
Долгожданный миг удачи настал. Глухарь общипал лакомые листочки вокруг себя, пока внизу тявкала надоедливая лиса, и решил потянуться за листочками чуть дальше и выше.
Улавливаю в правой кроне движение и шум. Вот он, родной. Вытянув шею, раскрыв крылья для баланса, тянется к лакомству, резко клюет. Айна настораживается, чуть приподнимаясь, но я придавливаю ее рукой - "лежать". За первым аппетитным дальним листочком следует второй. Подвожу мушку под черное пятно, за ним мерцают звезды. Грохот выстрела разрывает вечерние сумерки. Чувствую, как сорвалась лайка, слышу медленный шум падающей птицы и легкий удар добычи о ковер мха. Веселое повизгивание Айнухи. Взял.
Иду к месту падения, глажу помощницу, она ластится и старается лизнуть в лицо. Поднимаю мошника. Порядочный. В деревне безмен покажет десять фунтов Укладываю добычу в рюкзак, подвязываю лайку и для верности сверяю путь по компасу Направляюсь к лесной дороге навстречу приятелю. Как-то у него сложился вечер?
Слева вновь засточал сохатый. Айна натянула поводок, одергиваю ее, и мы движемся по ночному лесу дальше. Уходя от быка, забрали чуть правее на лесную дорогу выскочили у чистины, где деревенские собирают клюкву.
Товарищ, если и вернулся, то должен ждать ближе к деревне. На прозвучавший свист никто не отозвался. Иду метров 200 по дороге в сторону деревни и вновь свищу Тишина, надо ждать.
Томительные минуты ожидания прерывает забеспокоившаяся лайка, навострил уши и я. С болотной чистины - доносится свист, даю ответ. Приятель подходит быстро, повествует кратко. 'Там, мы обнаружили выводок до пяти птиц Чана начала работать почти в сумерках у самого приболотка. А осины там, и кроны - будь здоров. Подкатил-то я быстро, а вот определялся минут двадцать. Собаку пришлось отзывать. Не выдает себя, хоть ты лопни. Но потом засек. После выстрела, чувствую, валится мошник. а из соседней кроны второй сорвался. По нему бить не стал А вообще вечерок удался» - заключает он.
Делясь впечатлениями, приходим в деревню. На столе самовар и сковорода жареных грибов с картошкой. Показываем глухарей. Каждого петуха отец оценивает на вытянутой руке, внимательно ощупывая. "Неплохо. А буряка-то вы им дали наклеваться. 3автра, туда не ходите, пусть все уляжется. А бычок, говорите, поет. На гривке?» И, довольный, подсаживается к столу. Едим грибы, пьем чай и долго беседуем об охоте на .глухарей.
Егерь со стажем, он знает толк в охотах на мошника. Много приводит случаев, останавливается на тонкостях этой охоты. Отведенная неделя пролетает быстро, интересно, поучительно.
Наши четвероногие помощницы после недельных скитаний матереют на глазах. В них появляется уверенность, по лесу они передвигаются с каким-то неподдельным достоинством. Собаки знают, куда и зачем смотаться, откуда и того вытурить, кого облаять, а на кого снисходительно посмотреть, кого не удостоить вниманием,. Они в своей стихии.
Тремя неделями ранее - здесь же мы проводили с ними рекогносцировку местности. На предмет глухариных выводков. С каждымч шагом информации о выводках становилось больше и больше. Лайки в буквальном смысле слова обшаривали все окрестности по пути нашего следования.
Находится очередной выводок, который слышит наш шум. Птицы сначала бегут по земле, а затем западают вместе с глухаркой в густом высокотравье с примесью малинника, редких кустов можжевельника и волчьего лыка. Помощницы следуют за выводком, энергично раскачивая «бубликом» на крупе. В месте западания старки «бублик» на какое-то время задерживается. Тут следуют два щелчка пальцами, и лайки, как бы обходя, выводок, выгоняют его на нас.
«Ко, ко, ко» - и старка, изображая подранка, пролетает над нами, открыто усаживается на осиновый сук метрах в 30-ти. Поднявшиеся с ней молодые зависают на ближайшей сосне, вытянув вперед шеи, постоянно крутя головками. Следует одинарный щелчок, и лайки нехотя направляются в нашу сторону, поднимая остатки выводка. Молодняк рассаживается на ближайшие ветки, крутя головами.
После этого помощниц берем на поводки - дело сделано, и под несмолкаемое "Ко, ко" тихо покидаем расположение выводка.
Позднее делаем выборку одного - двух глухарей из выводка со своими помощницами на ягодниках и осиновом листу. - Эта охота желанно воспринимается лайками и они днями могут обшаривать характерные; места обитания выводков и взматеревщих особей.
А как хороши блюда из осеннего мошника. Но об этом отдельный разговор.

(Найдено в сети Интернет, автор указан не был)

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #34
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 20:39 
Не в сети

Зарегистрирован: 22 ноя 2013, 16:33
Сообщения: 68
Имя: Юлия
Город: Ост
Собаки: ЗСЛ
ООиР: нету
Олег очень мощные произведения. Огромное спасибо. Я тоже очень люблю подобную литературу. А читали ли вы произведения Д. О. Кервуда если нет то очень рекомендую, его повести: "Гризли","Казан","Бродяги севера".


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #35
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 20:50 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Неева писал(а):
Олег очень мощные произведения. Огромное спасибо. Я тоже очень люблю подобную литературу. А читали ли вы произведения Д. О. Кервуда если нет то очень рекомендую, его повести: "Гризли","Казан","Бродяги севера".

Нет не читал но обязательно прочту столько в свое время упустил теперь наверстываю.

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #36
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 21:47 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Дэк
Дэк - пушистая черная варежка с блестящим носиком и хвостом, закрученным в колечко. Концы лапок и самый кончик хвоста - белые. Ему месяц с небольшим, в данное время песик спит у меня на руках по дороге от аэропорта в городскую квартиру. Он проделал длинный путь из глухого таежного поселка на Подкаменной Тунгуске. Сперва на вертолете до Красноярска, потом самолетом до Хабаровска, страшно устал, перенервничал и даже не проснулся, когда я внес его в дом и уложил на коврик. Только свернулся клубком, продолжая сопеть носиком.
На родине у него остались мать, отец, братья, сестры, дяди, тети, в общем, все племя. Поселок такой глухой, что до него не смогла добраться ни одна дворняжка, поэтому в его жилах течет чистейшая кровь первобытных предков. На всей земле это, пожалуй, единственное место, где лайки сохранились в чистоте чуть ли не с каменного века.
Щенок - их сиятельство или светлость, потому как «голубых кровей», продрыхло утра, поморгал глазенками и обнаружил под носом миску с молоком, попил, а потом пошел по комнатам изучать окрестности. Сутки он болтался то квартире, перегрыз телефонный провод, объел ножку стола, а под конец сделал лужу на ковре, но не получил даже замечания, так как предназначался для совершенно другой жизни. На следующий день ему предстояло отправиться на встречу с новым хозяином - в таежный поселок, расположенный в Дальневосточной тайге.
Еще одно такси, всего один маленький перелет на самолете АН-2, где их светлость немедленно укачало, и вот он уже осматривает свой собственный двор, окруженный высоким забором из штакетника. Песик как будто бы разом вырос, закрутил покруче хвост и облаивает шипящего на заборе кота. Тявканье, правда, пока еще щенячье, но звонкое и размеренное. Ясно - на соболя пойдет. Потом подрался с петухом, доказав тому, что после хозяина он второе лицо в этих владениях. Хозяйка не в счет: куры и женщины - существа нейтральные, из собачьей иерархии исключаются. Поэтому щенок с двумя длинными перьями в зубах гордо расхаживал по двору. Петух расположился на заборе рядом с котом и совсем не по-мужски кудахтал. Затем надо было подраться с поросятами, которые хрюкали за загородкой и истошно визжали, когда к ним приближался маленький черный зверь. Но, во-первых, мешала загородка, а, во-вторых, хозяин показал кулак: «и думать не моги, это нам с тобой котлеты к новому году хрюкают». Для первого дня геройских поступков было совершено достаточно, за исключением небольшого конфуза, почти никем и не замеченного. Осматривая окрестный огород, щенок цапнул противную жабу, оставившую во рту мерзкий привкус. Его пришлось срочно напоить молоком и уложить спать.
Со следующего дня песик начал совершать в сопровождении хозяина дальние походы: на рыбалку на ближнее озеро. Там ловились чудесные блестящие черные ротаны, зажаренные с яичком, они составляли роскошный ужин. Дек быстро расправлялся со своей порцией, а потом начинал греметь миской в ожидании добавки. Просить, подходить к столу было ниже его достоинства, поэтому гонял миску до тех пор, пока не получал добавки или лишался "музыкального инструмента" до следующей кормежки. Иногда походы были очень дальними - за 7-8 километров от дома, и уставший песик буквально валился с ног. В этом случае хозяин брал его на руки, и щенок, таким образом, получал передышку. Ему хватало пяти, максимум десяти минут «езды», чтобы прийти в себя и попроситься на землю.
Вскоре Дек загнал своего первого бурундука - тот каким-то чудом спустился с окрестных сопок в долину и попался нашим охотникам возле тощеньких невысоких березок, был загнан на дерево, облаян по всем правилам и добыт с помощью камня, пущенного из рогатки. Новый владелец Дека - мой друг Юра Меньшенин сделал это исключительно в целях натаски собаки. Лайку, в принципе, можно начинать натаскивать с бурундуков, она свободно потом переключается на белку. Тем более, когда открывается пушной промысел, бурундуки уже дрыхнут в своих землянках рядом с кладовой, полной вкусных орехов или еще чего-нибудь равноценного, и собаке не мешают. На следующий год, испытав вкус настоящей охоты, умная лайка перестает обращать внимание на такую мелочь.
Следующая моя встреча с Деком состоялась в октябре. Мы взяли его в тайгу, где по мелким речкам уже начинал скатываться на зимовку хариус. Тайга в это время просто прекрасна ни дождя, ни тучки, деревья разрисованы всеми красками осени, на кедрах доспевают шишки, и угодья кишат молодняком всех зверей и птиц. За зиму их сильно поубудет - кто не выдержит суровых морозов, кто попадет под выстрел охотника или в капкан, кого слопает хищник. А пока их всех так много, что тайга полна шорохами, писком, свистом. В голосовых вариациях упражняются старые, опытные изюбри, хитрые быки и молодежь, впервые вошедшая в брачную пору - пробует ломкий голос. Но и охотников в местах, где мы поначалу бродили, в избытке. Поэтому изюбри подались от греха подальше куда-то к гольцам и гоняются там, вдали от главных хищников. Мы пойдем к ним позднее, а пока собираемся порыбачить.

Дек облаял белку, та с испугу выронила кедровую шишку, с которой успела облупить половину липкой, облепленной смолой чешуи - отличный завтрак охотникам. Потом напугал вторую - еще одна шишка, и не надо лазить на страшенную высоту за орехами. В широкой протоке попробовали ловить хариуса на мушку Первые две изготовили из черных петушиных перьев. Прошлой зимой я специально лазил в курятник, чтобы обзавестись исходным материалом Кое-как разыскал в темноте петуха и дернул его за хвост. Огорченная птица только слегка заквохтала, покачнулась от рывка, но насиженное место не покинула. Видно, в его памяти еще была свежа стычка с Деком, нанесшим непоправимый урон петушиному достоинству. С пучком перьев в кулаке зашел в дом и тут же получил плюху от Риммы - Юркиной жены. Что простительно Деку по малолетству, то не простилось мне. Хозяйка по праву гордилась самым красивым петухом в деревне, а тут я в потемках выдрал чуть ли не треть роскошного хвоста.
На эти мушки рыба шла плоховато. Кое-как вымучили пяток харюзков размером с карандаш и стали искать материал для других мушек. Тут-то я приметил, что Юрка отрастил пышные бакенбарды. Отлично, мушка будет что надо. Хозяин посомневался в целесообразности расставаний со своим украшением, но рыбалка пуще неволи.
Охотничьим ножом, правда, не очень острым, удалось отпилить четверть левого бакенбарда. Как раз хватило на две мушки, и дело пошло. Мы перебрались на небольшую речушку, берущую начало где-то высоко в горах. По берегам она обросла зарослями малины, черемухи, а кое-где просто стояли невысокие кедры. В воздухе, напоенном осенней прохладой, стлалась какая-то дымка, придающая неповторимую прелесть небольшим омуткам, по которым мы и продолжили рыбалку. Подкрадываешься к такому разливчику из-за кустов, плавно 'размахиваешься удочкой. И мушка с легчайшим плеском падает на воду, проплывает вперемешку с желтыми листьями около метра, и тут же видишь на воде бурунчик - рыба взяла наживку. Подсекать надо мгновенно: Юрка, видимо, плохо ухаживал за бакенбардами и, стоит чуть промедлить, хариус выплевывает приманку - не нравится. Да и что ему может понравиться - щетина она щетина и есть.
К полудню рыбы достаточно -часть пожарили в крышке от котелка, часть засолили впрок, пообедали и двинулись в сторону гольцов. Там есть у нас пара заветных отстоев, правда, кроме нас, их знает еще и Сашка Пушкин (настоящие имя и фамилия).
Пока у Юрки не было собак, мы только облизывались, натыкаясь на удачные следы Сашкиной охоты в этих местах. Собак у него море. Пушкин собирает их все лето, причем всех - больших, маленькие, рыжих, белых, черных и пятнистых. Осенью, по первому снегу выводит на кабана. Тех, кто показал удаль и геройство, оставляет. Остальных .. гм.... того. Его свора в итоге одна из первейших в этих местах. Зато у нас теперь есть Дек, и мы с надеждой, более того, с волнением ждем дебюта нашего любимца. Здесь, на нижней кромке гор, кедрач вырубили еще в войну, и на его месте нарос лиственный лес, местами уже заменяемый двух-трехметровыми елками.
До отстоев остается идти километра полтора, когда обнаружилось отсутствие нашей "опоры и надежи". Быстро, но по возможности бесшумно двигаемся в нужном направлении. Осталось 500, остом 400, потом 300 метров, и тут мы, наконец, слышим лай - четкий, размеренный и серьезный. Сердце замирает: "есть, работает" Сбрасываем рюкзаки, я даже сапоги и остаюсь в шерстяных носках. Начинаем подкрадываться. После долгой, медленной ходьбы выходим, наконец, к подножию одинокой скалы. До середины она поросла осинками, березками и маленькими елками. Вершина - голая. На ней, насторожив уши, замер красавец с роскошными рогами. Он стоит к нам боком, поглядывая на беснующуюся внизу собаку. На раз-два-три спускаем курки - ата-тах-татах - гремят два дуплета. Зверь опрокидывается в нашу сторону и спиной вниз слетает до первых более - менее крупных березок, которые задерживают падение. Дек тут как тут - рычит, треплет убитого зверя. Шерсть на загривке дыбом, в глазах огонь -гусар, одним словом. Юрка хватает его в охапку, чтобы расцеловать и получает чувствительный укус за щеку. Ах, ты, но пес уже пытается зализывать укушенное место, смущен и извиняется. Да, фамильярности он уже не любит.
В конце ноября мы взяли из-под него мишку массой в 220 килограммов чистого мяса (без шкуры, головы и внутренностей). Потом Дек опять отличился - загнал раненого козла (самца косули) и задавил его. В начале декабря, я уехал из этих благодатных краев и о подвигах своего любимца узнавал только из редких писем Риммы - Юрка писать не умел. Дек прожил семь лет полнокровной собачьей жизни, из-под него было взято 11 медведей, десятка два изюбрей, сотни полторы соболей, а прочей мелочи бессчетно. К концу седьмого года жизни он ушел в тайгу и не вернулся. Я вообще-то и раньше слышал о таких случаях, но то, что наш любимец, красавец и, по большому счету, кормилец Юркиной семьи окончил жизнь в зимней тайге, гордый и одинокий, до сих пор не укладывается в моей голове.

Юрий Кречетов

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #37
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 21:56 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 16 авг 2012, 21:05
Сообщения: 25634
Откуда: г. Люберцы
Имя: Сергей
Город: Люберцы
Собаки: РЕЛ, НОТ осталось чуть, чуть и классная бретоха...
Транспорт: №11
Оружие: Дрова и СтрадиВаря
ООиР: ЦП РОРС
олег74 писал(а):
Трус

И тут что-то серое вылетело из кустов и повисло на загривке у медведицы. Та резко подняла голову, здоровой лапой смахнула с себя собаку и переломила ей хребет. Этого было достаточно: дуплет разнес зверю голову. Валявшийся рядом Трус не скулил, не визжал, а смело и злобно рычал в предсмертных судорогах.

Спасибо Олег за рассказ... Был у меня подобный случай... Правда зверь до меня не дошёл... Только зверь был секачём а кобель был фоксом и звали его Дезик... Лежал он потом так же с переломанным позвоночником... Секундное отвлечение на Дезика позволило перезарядить одностволку (молодость с её закидонами...)... А Дезик был очень сильным кабанятником, все поселковые охотники о нём скорбили и меня ругали...
С ув.

_________________
"Никакое происхождение собаки не прибавляет дичи в угодьях и ума владельцу" - / Хохлов С.В./
Каждый упрощает все, до своего уровня понимания, и это в принципе правильно, только нельзя это навязывать другим ...


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #38
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 22:37 
Не в сети

Зарегистрирован: 22 ноя 2013, 16:33
Сообщения: 68
Имя: Юлия
Город: Ост
Собаки: ЗСЛ
ООиР: нету
Вспомнила рассказ про Тайгу. У моих знакомых за последнее время два случая, собаки попали под поезд и тоже прогуливались недалеко у ж\д полотна. Странно как то ведь собаки и видят, и слышат идущий состав.?


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #39
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 22:46 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 11 апр 2013, 09:44
Сообщения: 2639
Откуда: Тверская обл. Осташков Селигер
Имя: Надежда
Город: Осташков Селигер
Собаки: РОС. ЗСЛ пока две:), почти 3
Транспорт: УАЗ ХАНТЕР., МЛ Днепр на веслах, пятнашечка
Оружие: ИЖ 27. Browning gold
ООиР: РООиР
Наверное у них срабатывает другой инстинкт, а не инстинкт самосохранения.

_________________
А характер-то у меня - замечательный!
Это просто у них всех нервы какие-то слабые.

. Я девушка милая, добрая, всем всё прощаю...До тех пор пока не придумаю как отомстить!


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #40
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 22:47 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
С.В. писал(а):
Спасибо Олег за рассказ... Был у меня подобный случай... Правда зверь до меня не дошёл... Только зверь был секачём а кобель был фоксом и звали его Дезик... Лежал он потом так же с переломанным позвоночником... Секундное отвлечение на Дезика позволило перезарядить одностволку (молодость с её закидонами...)... А Дезик был очень сильным кабанятником, все поселковые охотники о нём скорбили и меня ругали...
С ув.

С.В может пора за перо сесть да и напечатать сборник рассказов об охотничьих собаках .

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #41
СообщениеДобавлено: 19 июл 2014, 23:41 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 16 авг 2012, 21:05
Сообщения: 25634
Откуда: г. Люберцы
Имя: Сергей
Город: Люберцы
Собаки: РЕЛ, НОТ осталось чуть, чуть и классная бретоха...
Транспорт: №11
Оружие: Дрова и СтрадиВаря
ООиР: ЦП РОРС
олег74 писал(а):
С.В может пора за перо сесть да и напечатать сборник рассказов об охотничьих собаках .

Не, рано еШо... Да и ни кто не поверит... :D
С ув.

_________________
"Никакое происхождение собаки не прибавляет дичи в угодьях и ума владельцу" - / Хохлов С.В./
Каждый упрощает все, до своего уровня понимания, и это в принципе правильно, только нельзя это навязывать другим ...


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #42
СообщениеДобавлено: 25 июл 2014, 20:46 
Не в сети

Зарегистрирован: 22 ноя 2013, 16:33
Сообщения: 68
Имя: Юлия
Город: Ост
Собаки: ЗСЛ
ООиР: нету
Олег вы куда пропали? подсадили народ на литературу и исчезли, требую продолжения банкета)))


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #43
СообщениеДобавлено: 28 июл 2014, 14:16 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Волчок
Егерь зверопромхоза Иван Гончарук - мой давнишний приятель. Он первым научил меня разжигать костер в ненастье, скрытно подходить к изюбрам, снимать, не порезав, шкуры с медведей, ставить капканы. Немало и других охотничьих премудростей перенял я у следопыта, для которого, казалось, не было ничего дороже тайги.
Как-то осенним вечером Иван заглянул ко мне.
- Мне надо зимовье подремонтировать. Одному несподручно. Вот и зашел к тебе. Ничего с собой не бери. У меня все припасы уже сложены в мешке.
Утром следующего дня мы выехали на рассвете. Миновали совхозные поля с пожухлой картофельной ботвой, тронутой первыми морозцами, и через два часа езды по неровной таежной дороге начали подниматься на перевал Тигровый.
В кабине старенького газика было далеко до комфорта. Сзади громоздились кирпичи, мешки с цементом, песком и провизией, ящики с инструментами и гвоздями, бензопила и прочие нужные для ремонта зимовья вещи. И даже на переднем сиденье, которое я занимал, ногам моим мешала Белка, молодая лайка, подаренная Ивану за хорошую работу. Сначала собака лежала неподвижно, настороженно поводя носом и принюхиваясь к моим сапогам. Но постепенно обвыклась и, разморенная жарой от включенной печки, нашла более удобное для себя место у меня на коленях.
Мотор натянуто выл на высокой ноте, пока мы взбирались по серпантину на вершину сопки. Но вот дорога стала ровнее, запетляла вниз, и мы увидели встающее над тайгой солнце. Лучи его пробили голубоватую дымку, растопили туман в распадках, засверкали радужными искорками на росистых кустах и травах. Отсюда, с высоты перевала, безбрежное лесное море напоминало мягкий, волнообразный ковер по-осеннему нарядной расцветки, желто-красными, оранжевыми пятнами на зеленом фоне выделялись засыхающие клены, дубы и березы. У разлапистой ели, поваленной бурей на краю обрыва, Иван затормозил, вышел из машины, поднял капот, стал возиться в моторе.
Лайка, выскочившая вслед за хозяином, сразу скрылась в чаще, откуда вскоре послышался ее громкий нетерпеливый лай.
- Белку, не иначе, нашла, - прислушался охотник и стал звать собаку. Та прибежала вскоре в радостном возбуждении, послушно заскочила в кабину.
- Умная псина, - погладил ее Иван. - Посмотришь в глаза, ну чисто человек. Только говорить не умеет. И характер у собак - тоже, как человеческий, по-разному проявляется. Вот только верности такой собачьей, нам, людям, не всегда достает. Взять одного моего знакомого: бил собаку, колотил, на цепи впроголодь держал. А не предала хозяина, с медведем сцепилась.
Слушая Ивана, не заметил я, как добрались мы до Муравейки - таежного поселка лесорубов, откуда до зимовья оставалось менее часа езды.
- Зайдем в магазин, - объяснил Иван, притормаживая у крыльца деревянного дома с вывеской "Сельмаг". - Хлеб здесь продают особенный. Своей выпечки, как домашний.
И верно. Буханки на прилавке лежали большие, с зажаренной хрустящей корочкой. Нажмешь на такую булку - ходуном ходит. Один запах душистый чего стоит.
Купив хлеба, мы направились к машине. Иван уже взялся за ручку дверцы, когда внимание его привлек пес, вылезший из-под крыльца. Серая, вываленная в пыли шерсть, не скрывала выпяченных ребер. Собака равнодушно глянула в нашу сторону и устремилась за женщиной, вышедшей из магазина с хозяйственной сумкой.
- Пшла вон! - резко обернулась женщина, норовя пнуть собаку. Та увернулась и, отбежав недалеко, завыла жалобно и одиноко.
Подбежал мальчуган, запустил в нее коркой хлеба. Она кинулась на нее, жадно принялась мусолить, помогая передними лапами. Пасть собаки, неестественно открытая, показалась мне странной.
- Да ведь это Волчок! - воскликнул Иван. - Ну, конечно, он! Иди сюда, Волчок! - позвал он собаку, торопливо отламывая от пышной, еще горячей булки большой кусок. - На, Волчок, возьми.
Некоторое время собака словно с удивлением смотрела на незнакомцев, потом, поджав хвост, приблизилась. Видимо, ее часто здесь обижали. Но голод взял верх над осторожностью. Почти выхватив кусок из рук егеря, пес стал как-то неумело есть, катая хлеб во рту языком, давясь и кашляя.
- Не спеши, Волчок! Вот, ешь, - подал он собаке еще ломоть и сокрушенно вздохнул: - Надо же, как дошел, бедолага. В чем только душа держится? Как ты забрел сюда? А, Волчок?
Насытившись, пес подошел к Ивану, лизнул ему руку, приветливо вильнул хвостом.
- Что, узнал, да? - ласково потрепал его по загривку егерь и обернулся ко мне: - Отменный был пес. Наверное, отстал от хозяина и бродит беспризорно по чужой деревне.
Присмотревшись, я понял: у собаки недоставало передних зубов, а искривленная нижняя челюсть не совмещалась с верхней.
- Завезем Волчка к пчеловоду Голодяеву. Это его собака, - предложил Иван. - Небось, обрадуется. Правда, круг придется сделать. Ну да ничего. Заодно медом побалуемся. На семь тысяч нынче он меду сдал, найдет и нас угостить чем.
Волчка мы кое-как впихнули на кучу мешков и, взволнованные происшедшим, продолжали путь.
- Со Степаном Голодяевым белковали прошлую зиму вместе, - начал рассказывать Иван, ловко объезжая по дороге промоины от дождя, камни, толстые сучья, сбитые ветром с нависших над нами кедров. - Пчеловодом работает, а тоже, вроде тебя, заядлый охотник-любитель. Уж и не знаю, остался бы Степан жив-здоров, если бы Волчок не выручил.
Егерь, не оборачиваясь, протянул руку назад, нашел голову собаки, потрепал за шею.
- Степан тогда новую лайку приобрел. Чистокровную. Все хвалился. С ней, говорит, хоть куда. Не то что на белку - на кабана пойдет. А этого беспородного все на цепи держал. В лес не хотел брать. Дурным считал.
Волчок, слыша свое имя, навострял уши, внимательно глядел в глаза егерю.
- Собрались мы по первому снежку белковать. Лайку с собой взяли, - продолжал Иван. - Ружья, понятно, дробью зарядили. Было у меня в подсумке несколько патронов с пулями на всякий случай. Тайга все-таки! Да кабы знать где упасть! В горячке и не вспомнили о них. Идем, стало быть, распадком, километра три от Еловки ушли. Вдруг, глядь - Волчок догоняет нас. Язык высунул от бега, без ошейника. Оборвал или стащил с головы. И рад-радешенек, что вырвался на свободу. То возле нас прыгает, лает, то как угорелый по кустам носится. Не понравилась Степану его беготня. Чуть не пристрелил со зла, да я удержал. Пусть, говорю, порезвится хоть раз в жизни. А Степан сердится, не унимается. "Он, - кричит, - нам всю обедню испортит!" Насилу успокоил я его. А Волчок туда-сюда, рябчика поднял на выстрел, белку посадил, облаял. Советую Степану: ты, мол, иди со своей знаменитой лайкой, а я с неучем пройдусь. Куда же его теперь девать, неслуха?!
В полдень сошлись, как и условились, в Медвежьем ключе. У того места, где, помнишь, соль изюбрам сыпали? Посчитали трофеи. Я трех рябчиков сшиб с помощью Волчка, а белок больше десятка добыл. А Степану и показать нечего: одну белку подстрелил, да и ту лайка истрепала, бесхвостую ему отдала.
Сидим, значит, молча обедаем. Вокруг посматриваем: не порскнет ли где белка? Тут Волчок и кинься к толстому заломышу-кедру. Схватил Степан ружье, побежал. Вертится он вокруг ствола, никак белку увидеть не может. А Волчок весь из себя выходит, заливается до хрипоты. Я даже подумал: "Что-то больно рьяно лает". Степану бы поглядеть на заломыш, весь ободранный медвежьими когтями, да где там в азарте? Решил, что где-то за сучком притаилась белка, и вздумал шугануть ее. Стукнул несколько раз валежиной по стволу, а оттуда как посыплется труха. Пыль столбом, дикий рев и снежный вихрь внизу крутится. Пока я сообразил, что к чему, крепко помял Степу медведь. В дупле, в заломыще сидел. Берлогу там себе устроил.

Бегу к ним, а с перепугу не знаю, что делать. Понимаю, стрелять надо. Да дробью по медведю - все равно, что по стене горохом. А про пули забыл.
Сколько раз ходил на медведя - страху не испытывал. Может, потому, что зверь на меня шел, а здесь он товарища терзал. Оторопь взяла - не соображу никак, чем помочь, не оттаскивать же его руками? Стою, что-то ору, а в снегу сплошной клубок: не поймешь, где медведь, где Степан, где собака? Как стрелять, хоть бы дробью? В человека угодишь.
Лайка - та (я успел заметить) сразу в чащу с визгом сиганула. А Волчок повис на медведе, рвет сзади за штаны, отвлекает на себя. Это рассказывать долго. А все длилось какие-нибудь секунды. Рявкнул Мишка - и ходу, напрямки через бурелом. Я для острастки выпалил по нему вдогонку и к Степану: жив ли? Смотрю, вскочил, ружье свое, затоптанное в снег, ищет. Руки, лицо изодраны, куртка суконная распорота на боку. Ну, думаю, отделался ты, братец, легким испугом.
Неизвестно, чем бы все кончилось, не вцепись Волчок в медведя. Гималайский был, с белым галстучком на груди. Да злой очень.
- Волчок тогда, видимо, и пострадал, - нетерпеливо перебил я Ивана.
- На него в первую минуту не обратили внимания. Потом вижу: снег покраснел и вся морда собаки в крови. Как мотнул медведь лапой, так и снес ей когтями зубы. Не надеялись, что выживет. Ан, нет, выправился. Такая история вышла.
Машина остановилась у тесовых ворот большого деревянного дома, крытого железом. Егерь бережно вытащил собаку, опустил на землю.
- Приехали! - объявил он и толкнул калитку.
Во дворе блестели рубиновой эмалью новенькие "Жигули". Чуть дальше виднелись добротные сараи, кирпичный гараж, омшаник с ульями.
- Принимай гостей, Степан! - крикнул Иван вышедшему навстречу хозяину. В том, как снисходительно улыбнулся пасечник, чувствовались самодовольство и уверенность в себе.
К нашему удивлению, Голодяев не выразил восторга забежавшему в знакомый двор Волчку. А крепкая, широкогрудая лайка с коротко торчащими ушами и туго закрученным хвостом вздыбила шерсть и глухо зарычала. Она была готова броситься на исхудавшего, боязливо прижавшегося к егерю Волчка.
- На какой леший вы его привезли? - пробормотал Степан. - Толку-то от него. Ну, да ладно. Пусть посидит до поры до времени здесь.
С этими словами хозяин затащил Волчка в сарай, задвинул тяжелый засов.
- А говорил, кашу манную для него варить будешь за то, что спас тебя, - несколько обескураженный таким приемом, сказал Иван.
- Вы по делу или так? - спросил Голодяев, сделав вид, что ничего не слышал.
- Что же ты нас и чаем не угостишь? - не унимался егерь. Радушно принимая в своем зимовье всякого заплутавшего в тайге человека, он наивно полагал, что и его должны встречать подобным образом.
- Анна! - позвал Степан полную, как и он, круглолицую женщину. - Накрой на стол.
- Проходьте в хату. Сейчас самовар поставлю, - сказала хозяйка таким тоном, что мне, откровенно говоря, расхотелось заходить в дом. Но Иван, не смущаясь отсутствием особого расположения к нежданным гостям, ободряюще подмигнул мне и зашагал вслед за Анной.
Ожидая, пока накроют на стол, я от нечего делать стал рассматривать обстановку в доме. Современная дорогая мебель, стены увешаны коврами, цветной телевизор, на полу тоже большой ковер. Полки серванта заставлены сервизами и хрусталем.
Анна принесла самовар, две эмалированные кружки, несколько сухих бубликов и старый, с отбитым носиком, заварник. Разлила чай по кружкам, придвинула к нам.
- Пейте на здоровье.
- Что же медку не подала? - нарочито строго прикрикнул на жену Степан.
Анна засуетилась, погремела тарелками на кухне и вернулась с деревянной плошкой, до середины наполненной медом.
- В достатке живете, - простодушно заметил Иван.
- Ничего, не жалуемся, - с достоинством ответил Степан.
- Зимовье еду ремонтировать. Да к тебе по старой дружбе заехал. Кстати, овчина моя жива? Помнится, унты обещал мне сшить, не забыл?
- Помню, как же, только овчина та негодна оказалась. Плохо выделана. Я тебе другую шкуру подыщу. Недельки через две готовы будут.
Попив чаю, мы двинулись дальше, торопясь поскорее добраться до зимовья и заварить там отменный супец.
- Ну и куркуль же этот Голодяев! - пробурчал егерь, когда мы отъехали от Еловки.
Почти весь октябрь мы пробыли в тайге. Подвели новые балки под сруб, перестлали пол и крышу, сложили печь, законопатили стены.
По дороге домой вновь завернули к Голодяеву за унтами.
Не приглашая нас в дом, хозяин вышел за ворота с парой сапог, голенища которых были подбиты серым, до боли знакомым мехом...

Г. Гусаченко

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #44
СообщениеДобавлено: 28 июл 2014, 14:37 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Первая собака
Адрес хозяина щенков я узнал в отделе собаководства Московского общества охотников. Там в прихожей, на старом столе с растрескавшейся фанеровкой, лежали скоросшиватели с названиями пород на обложках и подшитыми в них объявлениями о продаже щенков. К одному такому объявлению даже прилагалась копия весьма завидной родословной: и родители, и прародители месячных щенков западносибирской лайки блистали «отличным» экстерьером и внушительным набором высоких рабочих дипломов.
Это было в начале января, а до этого в октябре я провел целый месяц, охотясь в полном одиночестве. Забравшись в глубинку русского Севера, в Архангельской области, куда добираться пришлось несколько дней, сначала пересаживаясь после московского поезда с автобуса на автобус, потом на попутных, я был околдован очарованием осеннего леса, звонкого от октябрьских заморозков, сверкающего искрами инея на листьях, расцветивших самыми яркими красками берега Токши. Засыпая вечером в превращенной местными охотниками в зимовье избе заброшенного лесного кордона, слушал, как жестяные от мороза листья падали, наполняя безмолвие моховых болот бесконечным жестким шелестом, в котором даже сквозь журчание протискивавшейся между огромных камней реки можно было выделить шепот каждого отдельного листка. Утром я выходил из посеревшей, вросшей по окна в землю и слившейся с лесом полуразобранной избы и тихо, стараясь не испортить осенней сказки шумом, бродил по едва заметным тропам над рекой, разыскивая рябчиков.
Приехав с Токши, я скоро стал грезить о ней. Но мне казалось, что в картинах, возникавших в моих воспоминаниях и снах, не хватает одной существенной детали. Воображение дорисовывало еще одного участника: страстно работающую собаку, яростно разрывающую тишину этого далекого от человеческого жилья маленького мира, ничуть не разрушая своим шумным поведением осеннего очарования. Такая же естественная в этом пейзаже, как и та серая, вросшая в берег и слившаяся с тайгой избушка, лайка станет частью этой сказки. О помощнике на охоте я давно мечтал и, попав впервые не на суматошный выезд с компанией на выходные дни в Подмосковье, а в серьезную охотничью экспедицию в дикие, безлюдные места, где я целый месяц не видел ни одного человеческого лица, я почему-то решил, что мне нужна именно лайка, как наиболее естественно вписывающаяся в такую среду собака.
Щенкам был один месяц без трех дней. Совсем свежее, с необтрепавшимися еще углами объявление – вставили его явно либо в тот же день утром, либо накануне – всем своим видом говорило: не медли, действуй, пока лучших щенков не разобрали.
Малыши резвились в гнезде, устроенном в стенном шкафу. Выход им загораживала доска, поставленная на ребро между дверцей и косяком вдоль порожка. Мама, стройная, по-волчьи серая западносибирская лайка, полыхнула на меня сине-зеленым пламенем глаз. когда ее от греха подальше выставляли на балкон, чтобы можно было спокойно познакомиться со щенками и понаблюдать за ними. Их оставалось всего трое: самая маленькая сучонка стояла неподвижно, упершись передними лапками в доску, и поскуливала. Два братика, один величиной с сестренку, другой чуть ли не вдвое крупнее, вели себя по-разному: который поменьше был в постоянном движении, что-то искал, перекатываясь комочком серой шерсти туда-сюда по гнезду на нетвердых лапках.
Толстяк лежал у стены на куче тряпок и отдыхал после только что закончившегося перед моим приходом обеда. Я протянул в гнездо руку, выпрямив указательный палец, – сучонка принюхалась. К ней присоединился малыш, прибежав, то и дело спотыкаясь, из другого угла, а затем и толстяк встал и, почти мгновенно оказавшись на самом удобном месте, между братом и сестрой, без всяких колебаний вцепился в палец, приняв его, очевидно, за сиську с десертом. Впрочем, про сиську это я уже потом подумал, а тогда мне показалось, что это крошечное создание само меня выбрало, причем решительно, по-деловому, защитив от посягательств брата и сестры предназначенное ему судьбой место.
Лайке в городе плохо. Слышать это утверждение приходится часто, но это неправда. Вернее, не совсем правда. На самом деле в городе плохо не лайке, которой совершенно безразлично, где она живет, в сарае или в благоустроенной городской квартире. Трудно приходится ее хозяину, и не столько потому, что нужно ежедневно пылесосить, собирая летящую летом хлопьями шерсть, сколько именно потому, что собаке все равно, где она, в тайге или в многомиллионном городе. Для лайки охота – это не страсть, как, скажем, для легавой. Нет, это вся ее жизнь: относясь к самому процессу спокойнее, она его не прерывает практически никогда. Во всяком случае Иртыш, как я окрестил щенка, по пришвинской традиции называть собак именами рек, не прерывал поиска нигде и никогда. Лайка на охоте и в тайге, и на городской свалке, и дома на кухне. И делает это она в свойственной ей манере, то есть самостоятельно. Хозяина с ружьем зовет лишь для того, чтобы тот поставил последнюю точку. Основной же процесс – поиск и преследование – собака ведет сама, полагаясь лишь на себя, не оглядываясь на хозяина и не чувствуя себя потерянной и после нескольких часов такой работы. А в большом городе такой образ действий далеко не всегда самый подходящий и чреват для хозяина, как, впрочем, и для самой собаки, массой неприятностей.
Домой я его нес в сумке от противогаза, устланной тряпками из его гнезда. Величиной с рукавицу, он в ней совсем потерялся, так что я даже забеспокоился – не выронил ли. В конце концов, передвинув окончательно сумку на живот и прижав ее одной рукой, вторую я выставил локтем в сторону, загородив свою нежную ношу от толпы, влезшей в троллейбус на «Университете», и качался в ней маятником, падая то на впереди, то на сзади стоящих. Получив от меня очередной раз локтем в спину, здоровяк с туповатым низколобым лицом резко развернулся, зло блеснув глазами, и вдруг неожиданно тихим голосом предложил: «Парень, давай я тебя за пальто держать буду, а то ты либо нарвешься на кого-нибудь, либо щенка раздавишь». Как он догадался, что я вез щенка, я так и не узнал, – младенец вел себя тихо и не выдавал своего присутствия ни единым писком. Так мы дальше и ехали: я широко расставив ноги и растопырив руки обручем вокруг временно беременного месячным щенком живота, и этот случайный молодой парень с туповато-злым лицом и добрым тихим голосом, схватившись за поручень одной рукой и удерживая меня за шиворот второй.
Около дома я вынул малыша из сумки и опустил его в пушистый снег. Не чувствуя под собой опоры, он растопырил лапки, полежал несколько секунд неподвижно, потом начал поводить головой, обнюхивая новый для него белый элемент, и вдруг заработал лапами, сначала неловко проваливаясь, но затем, быстро уловив разницу между рыхлым снегом и тропинкой, довольно прытко побежал по ней.
Дома он сразу нашел себе уютное место – в пустой нише для пластинок в этажерке. Я постелил туда новый толстый половичок и положил грелку с горячей водой. Иртыш обнюхал углы нового жилища и, забившись в самый дальний, залег. Потом, став уже взрослым, он прятал туда голову – она одна и могла там уместиться, – когда его за что-нибудь распекали. И спустя годы, когда самой этажерки уже не было и в помине, этот угол оставался его последним убежищем: чувствуя себя гонимым, он становился туда поникшей головой и ждал, когда минует буря.
На четырехлетнюю Анечку месячная серого, мышастого цвета живая рукавичка с лапками и хвостиком-баранкой произвела неожиданно сильное впечатление: она не на шутку испугалась и, забравшись с ногами на диван, настороженно смотрела оттуда на уже вовсю носившегося через пару дней по квартире «зубастого зверя». Инстинкт охотника дал себя знать почти сразу: едва освоившись с новым местом, еще не вышедший из грудничкового возраста бандит стал устраивать засады на все, точнее на всех, кто двигался, прячась то в брошенный посреди пола тапочек, то за ножку стула. При этом довольно чувствительно хватал нас за голые пятки своими острыми как иглы молочными клыками. Как ни странно, именно эти, хотя и не кровавые, но вполне чувствительные укусы, способствовали полному исчезновению страха у дочери перед щенком. Не думаю, однако, что он ее щадил – чувства меры у него тогда не было. И позже маленькую девочку он вовсе из нашей компании почти никак не выделял, но долгие годы чувствовал себя более важным членом семьи и настаивал на своей собачьей табели о рангах, в которой охотничья собака стояла перед «сестренкой», которую он уже через несколько месяцев записал в младшие. Это никогда не выражалось в виде враждебности, напротив, Иртыш катал дочку на санках, и в его поведении иногда проскальзывало что-то покровительственное, он позволял ей играть с собой, но самому ему это явно никакого удовольствия не доставляло, и он чаще старался этого избегать. Считать себя собакой, а ее человеком он явно был не согласен, и тот факт, что, когда приходили гости, Аня садилась со всеми за стол, а его привязывали на кухне, его явно не устраивал, и он потом по нескольку дней обижался.
Их отношения радикально изменились, только когда Ане стало уже лет 13–14 и она начала с ним выходить самостоятельно на прогулки. Раньше я ей этого не позволял, да она и сама не стремилась, так как лайку невозможно по-настоящему научить ходить рядом: она всегда может сильно потащить или неожиданно дернуть, погнавшись за нахальным котом. Однажды он так приложил лицом о березу мою жену, вышедшую с ним на 10 минут перед походом в театр. Но когда дочери стало по силам удерживать собаку на поводке, всего после двух-трех самостоятельных выходов с ней она в семейной табели о рангах разом переместилась с четвертого места на второе, прочно утвердившись перед моей женой, с того памятного выхода в театр практически уже никогда не гулявшей с ним.

Иртыш был моей первой охотничьей собакой, и я толком еще не знал, как его научить работать. Первое знакомство с охотой произошло в девятимесячном возрасте. Настоящей страсти он еще не проявлял, но к факту добычи на его глазах нескольких рябчиков отнесся с одобрением и любопытством. Когда же ему встретился глухарь, который был бит у него на глазах на взлете, он окончательно понял, что охота – это увлекательная игра, и с энтузиазмом принялся разыскивать боровую птицу. Это был самый увлекательный сезон охоты с ним. Дело в том, что я всегда увлекался охотой преимущественно по перу и собаку брал именно для нее. Лишь позже я понял, что выбор породы для этого был далеко не самым удачным – для лайки птица всегда будет дичью второстепенной, и любой зверовой след увлекает ее гораздо сильнее. Но тогда, в нашу первую осень, все было почти так, как я себе и представлял: собака с увлечением искала передо мной, не удаляясь дальше 20-30 метров, и частенько поднимала то рябчиков, то тетерева, то глухаря. По сути дела Иртыш работал как спаниель.
На белок он тогда совершенно не реагировал. Это меня несколько тревожило: ведь я знал, что главные испытания для лайки – именно по белке. Но чем может обернуться для любителя охоты по перу внимание его собаки к мелким пушным зверькам я понял лишь спустя год, когда приехал в сентябре в эти же места с уже по-настоящему работающей лайкой: белок было гораздо больше, чем глухарей, да и интересовали они его сильнее, а стрелять их было слишком рано. Охота превратилась в бесчисленные подходы к работающей где-то вдалеке и совсем не всегда в нужной мне стороне собаке. Потом ее нужно было поймать, а лаечники знают, что, пока белка не убита, сделать это непросто. А потом увести не менее чем на километр или даже на два. А идти с собакой на поводке по моховому болоту или перелезая через валежник на старом лесном пожарище, зарастающем карандашником, – не прогулка по московскому скверу.
Его страсть к работе была неутолима: мы проводили ежедневно часов по десять в лесу. Все это время он ходил на галопе с переходом на рысь, возвращался в избушку пошатываясь и падал под нары. Но полежав всего час-полтора, выбирался из-под них и начинал царапать дверь. Выпустив его в первый раз, я с удивлением услышал через десять минут его азартный лай где-то в ночной тайге. Собака вязко сидела под белкой около часа, пока я не пришел за ней с фонарем. После повторения на следующий день такого же фокуса я стал привязывать собаку на ночь к нарам.
После этого трудного выезда, к радости моих коллег, я уже никогда не ездил на охоту раньше конца октября, прочно выпав из числа конкурентов в борьбе за отпуск летом и не претендовал даже на «бархатный» сентябрь.
Иртыш был очень серьезной личностью. Абсолютно самодостаточный, уравновешенный. Этакая «вещь в себе». Свойственная вообще всем лайкам независимость акцентировалась в нем еще и силой характера. Явный вожак по складу, он и физически не знал равных себе противников лет до десяти. Он не был агрессивным, напротив, обожал поиграть, сохранив до самого пожилого возраста что-то щенячье. Но малейший намек на неуважение со стороны соплеменников приводил к молниеносной расправе, в том числе и над собаками вдвое тяжелее него. Физически он был великолепен, и на Московских выставках тех лет (а тогда на рингах западносибирских лаек хаживало иной раз около ста собак) он был неизменно в первой пятерке.
Иртыш никогда не искал у меня защиты и покровительства. Молодым он даже не любил, чтобы его гладили по голове, хотя и терпел это. Установить с ним хороший контакт оказалось непростой задачей: я никак не мог уловить нужную тональность отношений. И лишь годам к трем-четырем усвоил наконец, что он признает только отношения равного партнерства, этакий молчаливый заговор единомышленников. Только ближе к старости у него стала появляться в отношении ко мне какая-то теплота. Работал он до 14 лет. В свой пятнадцатый сезон он классически сделал последнюю в своей жизни куницу, разобрав длиннющий, в несколько километров, след по чернотропу и доказав, что «старый конь борозды не портит». Но по перу уже охотиться не смог – потерял слух. Оказывается, лайка без него по птице – не работник.
До семнадцати лет он не дожил ровно месяц. Из жизни уходил постепенно, возвращаясь к реальности только чтобы поесть, и все больше и больше сокращая прогулки, ограничив их в конце концов газоном перед домом. За его пределы вытащить его было невозможно.
Последние несколько суток он уже спал, не уходя из кухни, рядом со своей миской – ему было лучше на прохладном твердом полу. Среди ночи меня разбудил жалобный стон с хрипом. Иртыш беспомощно лежал на кухне и пытался раскрыть уже не видящие, блуждающие под подрагивающими веками глаза. Я присел рядом с ним, положил ему руку на голову – в последнее время он стал любить это. Почувствовав меня, он успокоился, веки перестали дрожать, он чуть-чуть подтянул задние ноги к передним и затих. Уже навсегда.
Похоронил я его за окружным шоссе. Там, где когда-то знакомил его с белками, где нахаживал и тренировал перед испытаниями.

Сергей Колмаков

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
 Заголовок сообщения: Re: Литературные страницы. #45
СообщениеДобавлено: 30 июл 2014, 18:44 
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 24 дек 2013, 19:38
Сообщения: 2169
Имя: олег
Город: моск обл
Собаки: РЕЛ 2
Транспорт: шеви нива
Оружие: мц
ООиР: пока мооир
Наследство
В окно, малое, как повсюду в старых домах на севере, жидко сочится рассвет. В нем еще чувствуется дыхание уходящих белых ночей, их призрачного оцепенения, разбавившего мутный сумрак. И какая тишина! Ты еще, кажется, спишь, и мне не хочется будить Тебя — здесь так сладко, так покойно спится!
Летом в этой брошенной избе на берегу губы жили рыбаки. Мы сгребли раструшенное сено, прикрыли его спальниками и тоже спим на полу. Перед глазами потрескавшийся, потемневший от времени, «ленью крашенный», как здесь говорят, давно не видевший ни жесткого веника-голика, ни дресвы потолок в косослойных щелях и глазках еще более темных сучков. На длинной, через всю избу, полке-воронце какие-то немытые банки, елочный гирляндой свисающие берестяные кябрички — наплавки рыбацких сетей. Все это так знакомо и так ново...
Заметив, что я пошевелился, подошла Умка, наша белая лайка, нависла, испытующе смотрит в лицо: проснулся ли?
Она была здесь, знает, зачем мы сюда приехали — у собак память отличная, — все это время она восторженно оживлена, возбуждена, — спала ли она вообще нынешнюю ночь?
Я выпрастываю из спальника руку, треплю ее за прохладными хрящиками острых ушек, глажу ее атласное темя — сколько радости и надежд вспыхивает в ее заждавшемся движения теле! Умка припадает к полу, вскакивает, толкает меня носом в бок — пора вставать!
Ее счастье во мне, она это тоже знает, и нетерпеливо торопит — скорее, скорее в лес! Нас связывает одна и та же страсть: ей доставшаяся по наследству от длинной череды поколений охотниц-лаек, а мне? Может, и мне было уготовано такое же наследство?
Оба мои деда были охотниками, охотился и мой отец, но я, кажется, задолго до того, как меня впервые взяли на охоту, всегда, как только помню себя, чувствовал себя охотником. Наверное, я тоже, как Умка, родился с этой страстью...
От нашей возни проснулся Ушлик, спавший у Тебя в ногах, маленький, смешной, похожий на обезьянку песик, которого мы, попавшего под машину, подобрали и выходили; проснулась и Ты, потянувшаяся за часами возле подушки.
Пора, пора вставать! На всю обширную округу мы одни, день нарождается только для нас — он полностью в нашем распоряжении, мы сами хозяева времени. Еще вчера мы знали, как он сложится: после раннего завтрака, подперев дверь палочкой, по заросшей осиновым хлыстачом дорожке, где когда-то по намороженному на снегу зимнику-ледянке мужики подтаскивали толстенные бревна для строительства домов деревеньки, мы отправимся в лес. У знакомой нашей росстани, ветхого мосточка через черный, вытекающий из торфяного болота ручей, мы разойдемся — я с ружьем и Умкой на охоту, а Ты с корзинкой и Ушликом — по грибы и бруснику. У меня даже в мальчишеском возрасте не было провожатых, я не охотился с поводырем-егерем, я не терплю на охоте кагала — облавы, конечно, не в счет, — и только Ты, пожалуй, никогда не нарушала моего одиночества на охоте, моего уединенного лесования с лайкой, когда мы уходили в лес вместе. И сейчас мы разойдемся не потому, что Ты мне будешь мешать, — просто у нас в этот день разные цели. Но все равно мне будет приятно сознавать, что Ты где-то рядом здесь, в том же лесу, под тем же небом — быть может, за этими скалистыми замшелыми сельгами, режешь грибы, оживляясь радостью при встрече с каждым боровиком, или сидишь на брусничнике. Почти всегда мы бываем на слуху друг у друга, Ты считаешь мои выстрелы, и на облаивание Умкой дичи Ушлик солидарно откликается своим задорным писклявым фальцетом, и я бываю спокоен в нашем зверином краю, где нередко попадаются медвежьи увесистые кучи будто бы отжатых в решете ягод, зная, как предан и отважен не по росту наш «обезьяний пинчер» и как не любят медведи лая собак, независимо от их роста.

Мы опять привычно разошлись у почти полностью обвалившегося мосточка, обойдя его по камешкам: я через заросшую старую вырубку, где, бывало, попадались тетерева, к Хрыль-озеру, в крупный глухариный лес возле водопада, а Ты на свою любимую березовую Кирсгорку и на брусничные сельги.
Мало что изменилось за год: тот же камень, положенный кем-то как примета на еловый пенек, та же береза с затейливым наростом-сувелем, который я еще в прошлом году наметил спилить, да все никак не удосужусь прихватить ножовку. Но подросли, загустели на вырубке, несмотря на полуоблетевший лист, березки и осинки, оттененные юными елочками и свечами можжевельника. Тут пахнет, пахнет тетеревами! Будто позаимствовав у Умки ее трепетное чутье, я, кажется, ощущаю запах близкого выводка. И, переложив поудобнее для быстрого выстрела ружье, я прилежно прочесываю вырубку вслед за лайкой, лишь мельком отмечая огрузшие красные кисти рябин, опята и бруснику возле пней. Но вот лайка заволновалась, заходила, выпрыгивая из высокого житняка — и из-под нее взорвался косач. Туго сбитый, как чугунное ядро, он прорвал кружевное свечение березок и, взблеснув воронением, потянул к опушке крупного леса, то и дело планируя, давая передых крыльям. Что поделаешь — зеванул... Вряд ли найдет его Умка. Да, незадача... Петух из-под собаки мог бы взвершиться на ближнюю березку, любопытствуя, кто его потревожил, но он видел меня, и тут уж не до любопытства. Уйдет далеко -старик, видавший виды... И после шумного взрыва птицы словно бы сиротливо и пусто стало на вырубке...
Но вот тишину спугнул Умкин лай. Оттуда, с опушки. Ах, умница, проследила-таки его полет. И снова встрепенулось надеждой сердце. Надо поспешать!
Умка облаивала косача на высокой ели, обходя ее то с одной, то с другой стороны, чтобы высмотреть птицу. Долгоногое эхо широко раскатывалось по лесу, дробилось в стволах деревьев, отскакивало от каменистых сельг. Я поленился вкруговую подойти к петуху лесом под прикрытием деревьев, опасаясь к тому же, что он не будет так долго сидеть на лаю, и пошел напрямую вырубкой, он заметил меня на открытом, сорвался и исчез в чаще. И я отозвал собаку: пойдем искать другого! Впереди у нас целый день.
Нет устали в ходьбе с не ослабевающей в душе надеждой и ожиданием по гулкому, расцвеченному сентябрем лесу, вдыхая остуженный, свежий осенний воздух, настоянный на запахе привядших трав, начавших тлеть палых листьев, отсыревшей в росах земли, грибов и древесной прели отживших деревьев... Где-то посвистывают рябчики, — время охоты на пищик. Но я не пристрастился к ней, я предпочитаю ходовую охоту. И не отказываю себе в выстреле по сработанным Умкой рябцам: вопреки общепринятому среди лаечников мнению, что они не сидят на лаю, портят собаку, моей Умке частенько удается удержать их до моего подхода. Отчего они медлят сойти с дерева? Может быть, потому, что лайка так ослепительно, до голубизны, бела? Я слышал, северные охотники-промысловики предпочитают белых собак, полагая, что под ними крепче сидят и зверь, и птица. Во всяком случае посаженные Умкой рябцы нередко становятся нашей добычей.
Погруженные на дно древнего леса, мы вдвоем с лайкой неспешно вершим свой охотничий маршрут, узнаем знакомые места, памятные прошлыми удачами. Всегда хочется наведать то, где когда-то был счастлив. Но не бывает двух одинаковых охот, неповторимо охотничье счастье, — оно всегда приходит внове.
На неторопливом размеренном ходу всегда хорошо и складно думается. Мальчишкой я охотился, ни о чем не задумываясь, не подозревая, что может быть как-то иначе, повинуясь инстинкту и влечению так же, как охотится и повинуется инстинкту собака, и только с годами стал размышлять, что же, все-таки, это за штука — охота, почему она так заполняет мое существование даже в то время, когда ружье лежит в чехле, а сам я живу в большом городе и все равно сознаю себя охотником? Это сознание не оставляет меня всю жизнь, оно сидит во мне помимо моей воли и являет собою постоянный фон моих будней, как театральная декорация-задник служит фоном всего происходящего на сцене. Скупые приметы зажатой громадами домов и асфальтом городской природы — пробившиеся на обтаявшем откосе глазки мать-мачехи, сизые, подернутые инеем осенних утренников бурьянки пустыря, пожелтевшие прядки берез на бульваре — всегда оживляют в моей памяти разливы полой воды с кустами ивняка, дымящими медовой пыльцой, вымахнувшего с лежки в таких же бурьянках русака, тихое свечение березок с оставшимися на вершинках трепетными листьями, над которыми в слепящей голубизне идут косяки гусей, роняющих с небесными кликами печаль и надежду... Мне дороги такие воспоминания, они возвращают пережитое, и я их люблю. Больше, чем другим, отпущено охотнику радости...
Однако гусь еще не пошел — стоит ведро теплого бабьего лета. Но, кажется, подошли с севера вальдшнепы. С тех пор как в прошлом году я взял из-под Умки вальдшнепа, она поняла, что эта долгоносая птица — тоже добыча, и стала искать их. Но вымахнув из гущары подроста, они так стремительно ввинчиваются во все еще зеленую листву ольшин, что я не успеваю выстрелить даже навскидку. Пропуделяв по двум, я наконец взял третьего. Слушая мою пальбу, Ты думаешь, наверное, что я обвешался дичью, а у меня пока всего только один этот вальдшнеп, трофей в понятиях местных охотников пустяшный и никчемный: кто будет при такой стрельбе жечь из-за него патроны? Но мне не меньше, чем тяжелый мошник, дорога эта изящная, прекрасная птица с мелким, тонким рисунком пера и большими темными глазами южной красавицы; немалого стоит и сам выстрел...
А как Ты, какова Твоя добыча? Вспоминаю Тебя и жалею, что мы расстались у мосточка — лучше бы Ты шла за мной, отпустив меня вперед настолько, чтобы не спугнуть дичь, как чаще всего мы и бродим в лесу, и Ты сама бы видела, как складывается охота, как работает наша любимица Умка, как красива она, белая, на изумрудном зыбком берегу озерка, отразившего темной неподвижной водой и ее, и небо, и табунок белоствольных березок на сплавине... С тех пор как мы с Тобой стали охотиться вместе, я понял, что делаю это и для Тебя, и для Тебя моя добыча, и молча радовался бы, что так ловко срезал на Твоих глазах в тесном ольшанике верткого вальдшнепа...
А Умка что-то опять причуяла на склоне сельги, густо заросшем высоким папоротником. Его широкие, подпаленные утренними морозцами опахала, укрывшие собаку, заколыхались, заходили, означая ее движение, — что там происходит под их цветным пологом?
Но тут же все и разрешилось: с грохотом, всколыхнув перистый воздушный ковер, вылетела большая тяжелая птица. Глухарка! Она не видела меня и тут же уселась на коряжистую ближнюю сосну. Жаркий, страстный лай заполнил тихий лес, раскатился проснувшимся эхом. Копалуха, любопытствуя по-бабьи, тянула шею, наблюдала сверху за собакой и глуповато кокала. Ах, если бы нам попался петух! Может быть, он и не взвершился бы так близко, петухи осторожнее и пугливее простоватых копалух, крепче сидящих на лаю. Да, был бы это мошник... Очень жаль Умку, она так старается! Нет, я все-таки удержался от выстрела, зная, как стыдно будет мне потом, предавшему свои зароки... Пойми и прости меня, Умка!
Я обласкал ее, предложил ее любимую ванильную сушку — с какой обидой она вывернулась из-под моей руки, отвернулась от лакомства: до сушек ли сейчас, в не угасшем ее азарте?!
И снова бредем мы с ожиданием и надеждой в душе, сокрытые от небес густыми кронами, по дну зеленого разлившегося по Заонежью леса, перерезанного с северо-запада на юго-восток, как полз когда-то ледник, следами его поступи — низменными болотистыми урочищами, разделенными скалистыми, в разноцветных лишайниках сельгами. Время давно за полдень, пора выворачивать навстречу Тебе к знакомой Скале — нашла ли Ты ее, не забыла к ней дорогу? Не пришлось бы пойти к Тебе на поиски...
Как всегда, загаданное охотничье счастье приходит неожиданно. Мы нашли свою удачу на моховом болотце, заросшем непродиристыми, упругими, как пружина, тальниками и сухой трестой. Умка взяла след, пошла в прыжки, треща сушью, и из кустов, стеснивших его взлет, взметнулся, будто выброшенный чьей-то сильной рукой, черным шаром косач. Взметнулся — и тут же, чуть задержавшись в воздухе, упал, взблеснув белыми подкрыльями, на моховину. И Умка, сопя сладостра стно, отфыркиваясь от попавшего в нос пуха, уткнулась в горячую птицу.
Как разобраться сейчас, после случившегося, в сумятице чувств, вихрем пронесшихся, сменявших друг друга в охотничьей душе?
Неожиданность, удивление, любование красотой стремительной птицы, опасение промазать и упустить ее, всплеск радости от удачного выстрела, и все это — в доли секунды, которые охота отводит для внезапного выстрела. А теперь — покойное чувство удовлетворения, благодарности, гордости своей помощницей. И — неожиданно — даже что-то похожее на сострадание, на сожаление... Ну, если и не сожаление, то что-то такое, что заставляет положить предел стрельбе при охотничьем фарте, невзирая на то что дичь продолжает «лезть» на ружье... Странно, мальчишкой я никогда этого не испытывал...
Я обласкал Умку, аккуратно, чтобы не помять перья, уложил петуха в заплечную торбочку, огляделся. Мы должны были находиться уже где-то неподалеку от Скалы. И действительно, в ответ на выстрел раздался Твой крик, лай Ушлика — вы добрались туда раньше нас. Услышав Твой близкий голос, Умка бросилась вперед, стало слышно верещание Ушлика — собаки обменивались впечатлениями проведенного врозь времени. По привычке истых грибников, всегда соблюдаемой в Карелии, Ты уже почистила в лесу грибы, чтобы не тащить домой мусор, и подтаскивала сушняк к сохранившемуся среди хрупкого мха пятачку старого кострища.
... Мы сидим, вытянув сладко ноющие ноги, на широком уступе Скалы, привалясь к ее обомшелому гребню. Теперь мы делимся тем, как кто шел и что видел. Ты любуешься красавцем тетеревом, перебираешь перышки на крыле вальдшнепа, отыскивая то драгоценное «художническое» перышко, которым акварелисты выводят на своих миниатюрах самые тонкие штрихи. Мне это нравится: радость удачных выстрелов продлевается тем интересом, который вызывают у Тебя мои трофеи. Ты, сопровождая меня в моем лесовании, давно убедилась, какое это счастье — Охота, здоровое, красивое и благородное увлечение, дарованное от рождения самой Природой, дающее животворную, плодоносную пищу душе, и теперь сама стараешься убедить в этом некоторых своих подруг, наших знакомых, когда они, не имеющие об этом никакого понятия, недоумевают, как можно «убивать ни в чем не повинных птичек». И эти доводы в Твоих устах — хоть Ты и отказываешься выстрелить даже в цель, — куда весомее моих «оправданий».
Костерок занялся, живет своей жизнью, в его теплом струйчатом мареве подрагивают лесные дали Заонежья, светлые меж расцвеченных лесов зеркала озер. Как ласково зовут здесь маленькие укромные озерца — «ламбушки». Взблеснувшие меж деревьев, они всегда сманивают свернуть к ним, чтобы полюбоваться недвижной темной водой, отразившей мшистые берега, белобоким нырцом, уплывающим подальше от внезапно появившегося человека, распустившим по воде «усы», качнувшие сонное отражение. Но отсюда, со Скалы, ламбушки не видны, они скрыты обступившим их лесом — виднеются лишь плеса больших озер, обращенные к небу, как широко распахнутые глаза. Именно так, глазами Матери-земли, назвал их когда-то Михаил Михайлович Пришвин, побывавший в этих краях в 1906 году. Он вернулся отсюда не только писателем, но и охотником, запоздало, в 33 года открыв в Прионежье для себя счастье охоты и оставшись ему верным на всю жизнь. Спустя двадцать лет по глухим здешним тропам, сокрытым зеленобородыми деревами-дедами, проложенным от одной деревеньки к другой, прошел другой замечательный человек и писатель Иван Сергеевич Соколов-Микитов, «свой в своем» среди исхоженных им земных просторов.
И теперь пришло наше время. Словно бы получившие в наследство весь огромный полуостров Заонежье со всеми его озерами и ламбушками, сельгами и гулкими урочищами, со всеми глухарями, рябцами, куницами и медведями, с опустелыми домами безлюдных деревень, где во времена Соколова-Микитова и, тем более, Пришвина от века вершилась тихая лесная жизнь — теперь мы, получившие со всем этим наследством чувство родства, бродим по заросшим древним дорожкам, тоже ощущаем себя «своими в своем», любуемся красотой севера и невиданной красоты деревянными хоромами, си-дим сейчас на Скале, открывающей просторы Заонежья и Онего-моря.
Любовь всегда должна быть выражена — не высказанная, она становится мучительной. Но всегда ли нужны для этого слова? По тому, как Ты оглядываешь с высоты наше Заонежье, как, сняв душные сапоги, в одних носках ходишь будто в чистой горнице, по сухому хрупкому мху, как глядишь на нашу Умку, живописно расположившуюся рядом с ревниво охраняемым косачом, я понимаю, что у Тебя на душе то же, что у меня, — никаких разговоров об этом не нужно.
Да и в наших с Тобою отношениях все определено и установлено — давно, с тех пор как мы встретились на художественной выставке в 1962 году в Манеже, так скандально разрекламированной «нашим дорогим Никитой Сергеевичем», как провели вместе ровно десять дней, по истечении которых я, исчерпав отпуск, вернулся на Камчатку. А через два месяца Ты, оставив Москву, домашние удобства и работу в родном МГУ, прилетела ко мне, бесприданному, на далекий полуостров, в совершенно пустую комнату коммуналки, которую мне дали, когда я заявил о Твоем приезде, — до того я обитал в комнатушке при общежитии, более удобном для холостяцкого житья из-за буфета, душа и регулярной смены постельного белья.
Впрочем, приданое у меня все-таки было: бельгийская бескурковка шестнадцатого калибра, моя собственная, сменившая отцовские «зауэр» и пятизарядный «браунинг». Она верно служила мне со школьных лет и всегда была со мною, даже в ленинградском студенческом общежитии, хранясь с угла на угол в чемодане под койкой.
Я встречал Тебя на аэродроме в Елизове. Заоблачный гость ТУ-104 вывернулся из-за белых конусов заснеженных сопок, промчался по посадочной полосе и под сипенье турбин подрулил к выгрузке. Подкатили трап к непривычно неподвижному, в занебесной испарине лайнеру, я смотрел, как на выходе «власти» — два румяных пограничника, щеголеватых, несмотря на сержантские лычки — как же, всегда на людях! — сверяли Твой паспорте пропуском в погранзону. Все было в порядке. Ты стала спускаться, я снял Тебя с трапа — и Ты у меня на Камчатке!
Шофер крытого, без задней стенки, грузовика согласился подвезти нас в город. Мы сидели в кузове, не вполне сознавая, кажется, значительность того, что с нами произошло, и придерживали болтавшийся по кузову чемодан, позади убегала дорога, уходили дома, я называл Тебе улицы незнакомого, ставшего Твоим города.
Ствоим приездом у нас появилась «мебель» — соседская табуретка с дыркой-полумесяцем на сиденье — покрытая полотенцем, она служила нам обеденным столом. Но первой покупкой была не мебель — были Твои лыжи из кедра Находкинского деревокомбината, настолько прочные, что они живы по сей день.
Наш союз и Твое жительство следовало узаконить в конторе со странным, похожим на еврейскую фамилию названием «ЗАГС». В назначенный день опять была пурга. Без цветов, свидетелей и шампанского мы с мокрыми от снега, настеганными ветром лицами, в брюках, спущенных на голенища сапог, смотрели, как в наших паспортах появляются исполненные глубокого смысла штампы. На счастье ли?
Вечером, чтобы отметить с нами такое событие, должен был придти Роман. Я открыл ему дверь — он стоял за нею, держа обеими руками большой ком снега.
— Что это? — спросил он.
Я замялся: сказать, что это снег, было бы слишком просто, уж чего-чего, а этого добра на Камчатке хватает...
— Это — холод! — довольный моим замешательством, воскликнул Роман, — Пусть никогда не будет его между тобой и Аленой!
И он с размаху разбил ком о кафель лестничной площадки.
Спасибо тебе, дружище, ты напророчил нам жизнь в ладу без единой ссоры! Мир праху твоему, развеянному над непокойной ширью Тихого океана — так много лет спустя ты завещал, не желая упокоиться в земле чуждого тебе континента Западного полушария.
Я не мог на это рассчитывать, но, к моей радости, моим приданым, принятым Тобою, оказалась и моя охота: мои угодья, где я охотился, стали и Твоими любимыми местами, друзьями стали мои охотничьи друзья, и Ты разделила мою любовь к собакам, которые вошли в нашу семью как полноправные и необходимые ее члены. Это ли не счастье для охотника?!
Друзья, когда мы охотились с гончими компанией, поначалу удивленно косились на Тебя, «увязавшуюся» за нами — где это видано, баба на охоте?! — но потом убедились, что Ты нисколько не мешаешь и даже бываешь полезна, если мы в воронежских краях охотились с лошадью: Ты оставалась в телеге, когда мы разбредались в бору, и пригоняла ее в условленное место нашей встречи.
Приданое наше богатело, в него уже давно вошло Заонежье, открытое нами вместе как наследство, мы полюбили тишину его неисходимых лесов, просторы Онего-моря, красоту светлых озер, брошенных деревень с крошечными часовенками, трогательно сохранившими медовую чистоту бревенчатых стен, намоленных русоволосыми, сероглазыми людьми с опаленными солнцем лицами на лесных покосах и в рыбачьих лодках...

Заонежье тоже приняло нас, и мы, благостно ощущая себя «своими в своем», сидим сейчас на своей Скале и оттягиваем время возвращения домой. Костерок приугас, едва дышит бездымным теплом. Умке надоело бездействие, она тихо обследует Скалу, мелькая среди елочек, зацепившихся на камне. Очень привязанный к нам Ушлик заинтересованно посматривает на нее, но не уходит, и лишь заслышав ее лай, тоже с лаем кидается «на помощь». Стоя на краю, Умка смотрит вниз, роняет ворчню и нерешительные «бамки». На кого это она?
Сырую моховину под Скалой пересекает лось. Непривычно смотреть сверху, будто с высоты птичьего полета, как неторопливо и размашисто ходят рычаги его голенастых, в белых чулках ног, как несет он суковатые рога. Чуть ускорив от бреха собак свой легкий, летящий ход, он словно плывет меж болотистых сосенок-карлиц и исчезает в лесу. Не удивительно, что бык появился тут средь бела дня — стоит время лосиного стона, потерявшие покой сохатые ходят много и широко.
Заново рассиживаться, поднявшись со своих «кресел», не время: солнце заметно скатилось к вечеру. Пора домой.
В первые же выходные мы ждем, как было обещано, Володю и Розу. Они приедут по губе на моторе (в Заонежье принято делать ударение на первом слоге). Здесь вообще принято пользоваться лодками: на них отправляются по грибы и за ягодой, в гости и на покос, на них же вывозят связанное в самодельные туки сено. Ближе к обеду ветерок донес далеко слышное на воде пенье мотора. А потом показалась и лодка. Темная точка в слепящей сиянием губе быстро увеличивалась, вытянулась, оторвалась в дрожащем мареве от воды и летучим голландцем повисла в воздухе.
— Это они, — угадала Ты, ополаскивая на мостках посуду.
На подходе к берегу Володя вырубил «Москву», лодка, наплеснув на береговую гальку волну, в тишине ткнулась в причал с вешалами для сушки сетей. Роза осторожно, как запеленутого ребенка, вынесла завернутые в полотенце рыбник и калитки — тонкие, густо промасленные ржаные ватрушки с пшенной кашей, творогом и картошкой, испеченные — «каленые» — на поду русской печи.
— Виза-то у вас к нам постоянная, а прописка в сем году не оформлена, сёдни пропишем, — улыбнулся Володя и достал бутылку «перцовой».
Пока женщины готовили стол, Володя осмотрел дом и подворье, оценивая, как мы обустроились.
— Не успел к вашему приезду смастырить, смотрю, ты сам сделал, — торкнул он носком сапога новую ступеньку крыльца, — это ты молодец. И дверь укрепил... Рыбаки тут летом жили, они такого не толкуют. Им одно — вон сколько бутылок откинули... Ладно хоть, дом не сожгли. У нас нынче мода такая пошла — дома жечь...
Мы угощали гостей дичью, московскими припасами, растаскивали разваренную щучку из срезанного вкруговую, как арбуз, рыбника, похваливали Розу за отличные калитки, отметили «прописку» в деревеньке и начало охоты, вспомнили угодившую в сети для пирога щуку, появившегося в округе медведя-пакостника, завалившего в лесу нетель, рыбалку и грибные сборы, — и, наслаждаясь теплом застолья, не замечали, как шествует на дворе вкруг дома солнце, как начал пригасать день.
— Который уж год вы торите сюда дорогу, с рюкзаками ишачите, — улыбался Володя. — Люди в отпуск на юг мотают, пятки на солнце жарить, а вы все сюда, к комарам, будто вам тоже тут пуп резали!
Как все из таких глухих деревенек, давно перебравшиеся в дощатые поселке при лесопунктах и железнодорожных станциях, поближе к работе, магазинам и школам, он тоже переехал на лесопункт, но сохранил светлую память о привольном детстве здесь, в деревеньке на берегу губы, и был рад и горд, что нам тут нравится, что мы прикипели к его родовому гнезду, приезжаем каждый год, оживляем и протапливаем нежилой дом.
Они собрались под вечер, когда низкое солнце зажгло, как свечи, верхушки елей на другом берегу. На дальнем береговом камне, забеленном птичьим пометом, базарили собравшиеся на ночлег чайки. От взревевшей «Москвы» с тростникового плотика против наших окон неслышно сползла, унырнула ондатра, успевшая к нам привыкнуть. Сигналя нам свободной рукой, Володя сделал прощальный круг, выровнял лодку и направил ее к поселку. Мы еще долго слышали звук мотора и видели белевшую в лодке косынку Розы.
Как тогда, на Камчатке, мы спим на полу, над нами много воздуха. Ты, кажется, уже заснула — чаще всего так и бывает. Все еще гомонят, кычут на камне перед сном чайки.
Я слушаю, как тихо покряхтывает, остывая, прокаленный полуденным солнцем старый дом, и думаю о завтрашнем охотничьем дне. В окно, густея на глазах, входят сумерки, молочно подсвеченные уходящими белыми ночами.

В.Чернышев

_________________
"veritas vas liberabit"


Создаем НКП
Вернуться к началу
 Профиль  
Ответить с цитатой  
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 128 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6 ... 9  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 7


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  
Наши друзья

Объединенный пчеловодческий форум Яндекс.Метрика


Создано на основе phpBB® Forum Software © phpBB Group
Русская поддержка phpBB